Богова делянка - Луис Бромфилд
Потом пришло новое письмо. Только Бабушка уже не могла прочесть его — тогда она уже умерла (это случилось в ту пору, когда Грамби, петляя, повернул назад и по собственному следу проехал мимо Джефферсона, так что мы с Ринго одну ночь провели дома и обнаружили это письмо — его переслала нам миссис Компсон), и далеко не сразу мы смогли понять, о чем толкует тетя Луиза. Написано оно было все на тех же обоях, на этот раз — на шести страницах, только в этот раз тетя Луиза не накапала в сок лаконоса — видно, очень писать торопилась, сказал Ринго.
«Дорогая Сестра моя!
Думаю, эта новость подействует на тебя так же, как на меня, хотя я одновременно и надеюсь, и молю бога, чтобы она не надрывала тебе сердце, как мне, поскольку это и невозможно, ибо ты — всего лишь тетка, тогда как я — мать. Но не о себе думаю я, поскольку я — женщина, мать и южанка, а за последние четыре года нам выпало на долю научиться сносить все. Но когда думаю я о своем супруге, жизнь положившем ради защиты нашего наследия, наследия доблестных мужчин и беспорочных женщин, о том, как смотрит он с небес на дочь, которая умышленно отринула все, за что он принял смерть, когда думаю о своем наполовину осиротевшем сыне, который однажды спросит меня, почему жертвы мученика-отца оказалось недостаточно для сестры, чтобы сохранить свое доброе имя…»
И дальше в таком духе. Я читал при свете от соснового сука, который держал Ринго, но немного погодя пришлось зажечь другой, и пока что мы добрались только до того, что, когда в битве при Шайло был убит Гэвин Брекбридж и им с Друсиллой не пришлось пожениться, Друсилле была уготована высшая для южанки судьба: быть невестой-вдовой проигранного дела, и что Друсилла не только отринула все это, не только стала падшей женщиной и опозорила память отца, но теперь живет так, что тетя Луиза этого слова и произнести не смеет, но Бабушка сама знает, что это за слово, слава богу, по крайней мере Отец с Друсиллой не родня по крови, поскольку кровной кузиной Друсилла приходилась жене Джона, а не ему самому. Тут вот Ринго засветил второй сосновый сук, и мы разложили на полу куски обоев и наконец выяснили, в чем дело: полгода, как Друсилла уехала, и от нее не было никаких вестей, кроме того, что жива; а потом однажды ночью она вошла в хижину, где жили тетя Луиза и Денни, — дальше шла подчеркнутая строчка, что-то вроде следующего: в костюме не то что мужском, а просто солдатском — и рассказала им, что она уже полгода у Отца в отряде и на ночлег располагается в окружении спящих мужчин, в хорошую погоду не удосуживаясь даже поставить для себя и Отца палатку; и что Друсилла не только не выказала ни стыда, ни угрызений совести, но еще и притворялась, будто даже не понимает, о чем ведет речь тетя Луиза, а когда та сказала, что ей с Отцом следует немедленно обвенчаться, Друсилла ответила: «Неужели ты не понимаешь, что не желаю я больше хоронить на этой войне мужей? Не понимаешь, что я в отряде кузена Джона не затем, чтобы подцепить себе мужа, а затем, чтобы бить янки?» — на что тетя Луиза сказала ей: «Не называй его кузеном, хотя бы там, где тебя могут слышать посторонние».
2
Третье письмо вообще до нас не дошло. Оно осталось у миссис Компсон. Тогда Друсилла с Отцом вернулись уже домой. Стояла весна, война окончилась, и мы занимались в низине корчеванием дубов и кипарисов — собирались дом строить, и Друсилла работала с нами: с Джоби, с Ринго, с Отцом и со мной — ровно мужчина, волосы у нее были еще короче, чем тогда в Хокхерсте, лицо — от разъездов верхом в непогоду — загорелое, и тело от солдатской жизни худенькое, тоненькое. После того как умерла Бабушка, мы — мы с Ринго и Лувиния — все вместе спали в этой хижине, но, когда вернулся Отец, Ринго с Лувинией перешли назад, в ту, где Джоби, и теперь на нашем с Ринго тюфяке спали мы с Отцом, а Друсилла — на кровати за занавеской из стеганого одеяла, где раньше спала Бабушка. И вот как-то ночью я вспомнил про письмо тети Луизы и показал его Отцу и Друсилле, и Отец обнаружил, что Друсилла так и не написала тете Луизе и не сообщила, где находится, и Отец сказал, чтоб написала, и вот в один прекрасный день к нам явилась миссис Компсон с третьим письмам. Друсилла с Ринго были в низине, у лесопилки — и Лувиния с ними, — а я и его, письмо это, видел: на куске обоев соком лаконоса написано, только на этот раз на сок не накапано, и миссис Компсон впервые выбралась к нам с тех пор, как умерла Бабушка, и даже из коляски не вышла, а сидела в ней, вцепившись одной рукой в свой зонтик, а другой — в свою шаль, и оглядывалась по сторонам, точно если из дома или из-за угла покажется тут Друсилла, то не тоненькая, загорелая девушка в мужской рубахе и брюках, а что-то вроде ручной пантеры или медведицы. А в нем, в письме, все про то же: что она обращается к незнакомому человеку, которого, однако, знала Бабушка, и что было время, когда доброе имя одной семьи значило доброе имя всех семей, и что она, естественно, не ожидает, чтобы миссис Компсон переехала и поселилась вместе с Отцом и Друсиллой, потому что даже это и то было бы слишком поздно, чтобы спасти хотя бы внешнее подобие того, чего никогда не существовало. Но что, как полагает тетя Луиза, миссис Компсон тоже женщина и тоже южанка и тоже, несомненно, немало выстрадала, хотя тетя Луиза надеется и молит бога, чтобы миссис Компсон оказалась избавлена от участи лицезреть собственную дочь, ежели таковая у миссис Компсон имеется, нарушающей и попирающей все принципы южан — принципы чистоты и женского достоинства, за которые пали наши мужья, только тетя Луиза опять
