Богова делянка - Луис Бромфилд
— Мы могли бы выследить его, — сказал он. — Как тогда Грамби. Только, по моему разумению, это не по белой шкуре, какую ты теперь носишь.
— Да, — сказал я.
Поехали дальше; стоял октябрь; вербена могла еще долго цвести, хотя мне нужно было вернуться домой, чтобы догадаться, что она необходима; очень долго еще могла цвести вербена в саду, где, рядом со старым Джоби, в старых Отцовых кавалерийских перчатках, среди выпестованных грядок и причудливых, благоухающих старинных названий хлопотала тетя Дженни; потому что, хотя стоял октябрь, дожди еще не начинались, не было и заморозков, которые принесли бы (или оставили по себе) первые, наполовину теплые, наполовину прохладные ночи бабьего лета — дремотный воздух прохладен и пуст: улетели гуси, однако ж все еще исполнен томления благодаря стойкому, жаркому, пыльному аромату дикого черного винограда и сассафраса, — ночи, какими до того, как я стал взрослым и уехал в колледж изучать юриспруденцию, мы с Ринго, прихватив фонарь, топор, дерюжный мешок и шесть собак (одна — чтобы идти по следу, пять остальных — только ради голоса, ради музыки), охотились на опоссумов на том самом выгоне, где в давний день мы впервые из укрытия увидели янки на резвой лошадке и где теперь вот уже год можно было слышать свистки паровозов, к настоящему времени уже довольно давно не принадлежавших мистеру Редмонду, и в какой-то миг, в какую-то секунду нынешним утром Отец тоже их утратил вместе с трубкой, которую, как сказал Ринго, он курил и которая, когда он падал, выскользнула у него из руки. Мы ехали дальше, к дому, где он лежал теперь в гостиной, в форме своего полка (и при сабле) и где меня под праздничным сияньем люстр, в желтом бальном платье с веточкой вербены в волосах ждет Друсилла с двумя заряженными пистолетами (я, который не ведал предчувствий, видел и это: в этой торжественной, сверкающей огнями комнате в торжественном погребальном убранстве я видел ее, невысокую, стройную, но не стройностью женщины, а стройностью подростка, мальчика, неподвижную, в желтом, лицо спокойное, почти отрешенное, простые, суровые очертания головы с симметрично приколотыми над ушами веточками вербены, руки согнуты в локтях, ладони подняты — и не сжаты в них, а просто лежат на каждой — два одинаковых дуэльных пистолета; видел жрицу с греческой амфоры, жрицу скорой и строгой расправы).
2
У него была мечта, говорила Друсилла. Мне было тогда двадцать лет, и мы в вечерних сумерках гуляли вдвоем по саду, дожидаясь возвращенья Отца с железной дороги. Тогда мне только исполнилось двадцать: это было летом, в тот год, когда я поступил в университет, чтобы изучать юриспруденцию, которой, как решил Отец, мне следует заняться, и через четыре года после того лета, дня, вечера, когда Отец и Друсилла помешали старому Кэшу Бенбоу стать судебным исполнителем Соединенных Штатов и возвратились домой, так и не обвенчавшись, и миссис Хэбершем загнала их в свою коляску и отвезла назад, в город, извлекла на свет, из крошечной полутемной норы в новом банке, своего мужа и заставила его подписать поручительство Отца о примирении в связи с убийством двух саквояжников, сама отвезла Отца и Друсиллу к священнику и проследила за тем, чтобы он их обвенчал. На старом, почернелом месте, над старыми погребами Отец выстроил новый дом на месте прежнего, только больше, гораздо больше: дом, говорила Друсилла, венчал мечту Отца, как венчают невесту фата и приданое. Тогда к нам переселилась тетя Дженни, так что у нас появился и цветник (Друсиллу, которая даже теперь, даже четыре года спустя после окончания войны, казалось, все еще продолжала существовать, дышать тем последним военным годом, когда она в мужском костюме, с коротко остриженными, как у любого другого в отцовском отряде, волосами носилась верхом по Джорджии и обеим Каролинам под носом у армии Шермана, возня с цветами интересовала не больше, чем Отца), цветник, где она могла рвать веточки вербены, которые прикалывала к волосам, потому что, говорила она, вот единственный запах, перебивающий запах лошади и мужества, и лишь вербену стоило оттого прикалывать. Тогда строительство железной дороги едва начиналось и Отец с мистером Редмондом были не только компаньонами, но и друзьями, в чем, по словам Джорджа Уайата, Отец сам себя превзошел; он выезжал на Юпитере с рассветом и носился вдоль незаконченного полотна с двумя переметными сумами золотых монет, занятых в пятницу, чтобы в субботу расплатиться с рабочими, опережая шерифа, как говорила тетя Дженни, всего на две шпалы. Мы медленно прохаживались среди клумб тети Дженни, и Друсилла (теперь в платье, хотя, если б Отец позволил, она по-прежнему носила бы брюки) слегка опиралась на мою руку, и я чувствовал запах вербены в ее волосах, как вдыхал исходивший от них и бороды Отца запах дождя четыре года назад, в ту ночь, когда Отец, Друсилла и Дядя Бак обнаружили Грамби, вернулись домой и обнаружили нас с Ринго, и мы не просто спали — мы погрузились в спасительное забвение, которым Господь или Природа или кто там оделили на время нас, понужденных совершить больше, чем можно требовать от детей, потому что должен быть нижний предел возраста, малолетства, когда человеку нельзя убивать. Это было вскоре после его возвращения в ту субботу, когда я наблюдал, как он чистит и перезаряжает свой пистолет, и мы узнали, что убитый приходился нам почти что соседом, он был из тех, с гор, и состоял еще в первом Отцовом полку, когда там проголосовали и сместили его с должности командующего; и нам было суждено так никогда и не узнать, действительно ли этот человек намеревался ограбить Отца — так быстро выстрелил Отец, — знали только, что у него в горах, в хижине с земляным полом осталась жена с детьми, которым Отец назавтра отправил денег, а два дня спустя она (жена) вошла в комнату, где мы сидели у обеденного стола, и швырнула те деньги Отцу в лицо.
— У кого была мечта, так у полковника Сатпена, — сказал я. По
