Темиртау - Зеин Жунусбекович Шашкин

Муслим смело толкнул дверь и вошел. Разговор получился долгий, и Муслим сумел понравиться. Держал он себя достойно, отвечал, только подумав, твердо, свободно и хотя соглашался со всем, что ему говорили, но выходило так, что это и его мнение,— как будто все это он давно продумал и пришел самостоятельно к тем же выводам, что и Жумаке. Он даже вспомнил некоторые его высказывания и сейчас очень к месту привел их, как свои собственные.

— Это очень хорошо, что вы так думаете,— сказал Жумаке, прощаясь с Муслимом,— очень хорошо. Мы с вами продолжим наш разговор, такие люди нам нужны.

И далеко пошел бы Муслим, если бы не помешал сам себе.

Он поступил легкомысленно, рассказав об этом разговоре одному из своих самых близких товарищей.

И вот через несколько дней в ЦҚ полетело письмо о том, что Муслим Мусин скрывает свое происхождение, он сын крупного бая, сосланного в первый год коллективизации, Письмо было подписано тем самым другом, с которым Муслим поделился своими впечатлениями и надеждами. «Вот проклятый джетысуец»,— подумал Муслим, узнав об этом письме, и с тех пор люто возненавидел всех джетысуйцев вообще. А Дамеш Сагатова, кроме всего прочего, была еще и джетысуйкой, и когда Муслим думал о ней, то вспоминал и того неверного друга, который чуть не погубил его.

Дамеш ему не нравилась: он считал ее карьеристкой, ловкачкой, хитрой девицей с бойкими манерами, смазливой внешностью и с весьма темной биографией. Пишет в анкете, что казашка, а мать у нее русская, росла в семье Курышпая, и, конечно, тот сумел передать ей свой колючий характер, свою волю. А это значит—дай только девке обжиться, и она начнет подкапываться под Муслима. Вот какое-то рационализаторское предложение внесла, вы- ~считывает прибыли, которые оно даст государству, с рабочими шушукается, в партию пролезла, а у самой и отец, и брат отца — враги народа. Этот пункт особенно волновал Муслима и, надо сказать, не без причины. Кто знает, может быть, и Дамеш уж догадывается о некоторых подробностях гибели ее дяди Аскара. Ведь он, Муслим, не просто писал доносы — он выступал на суде, давал письменные показания на следствии. Сохранился, конечно, и протокол его очной ставки с Аскаром. Не дай бог, если все это выплывет наружу. Да и вообще, лучше бы было, если бы эта девица собралась и уехала восвояси.

С этими мыслями Муслим и пришёл на заседание. Дамеш (он ее поискал глазами прежде всего) сидела около самой двери, тонкая, красивая, молчаливая, такая скромная, что, кажется, и слова не скажет наперекор. Но он знал, она как дикая кошка, притаившаяся в своем углу. Только зазевайся, и сейчас же с шипением прыгнет на тебя. Потом Муслим перевел взгляд на Серегина, тот сидел за председательским столом и записывал что-то в блокнот.

«От него все зло,— подумал Муслим.— Ишь, сидит, что-то записывает, не иначе как к выступлению готовится, Интересно, кто еще из членов бюро собирается ее защищать. А вон, вон! Как вошел, так сразу же и подсел к ней. Кажется, его зовут Кумысбек, тоже джетысуец. Всегда рекомендует себя как дядя Сагатовой. Ну, на него-то, положим, наплевать—птица небольшого полета. Все равно ничего умного не скажет».

Серегин кончил писать, засунул блокнот в карман и поднялся.

— Товарищи!—сказал он, оглядывая собравшихся.— Считаю заседание партбюро открытым. На повестке дня только один вопрос: статья о нашем заводе в «Советской Караганде». Для сообщения предоставляю слово главному инженеру Муслиму Мусину.

Муслим встал и вышел на середину комнаты, постоял, помолчал, подумал, потом поглядел на директора. Каир сидел рядом с Серегиным, перед ним на столе были разложены исписанные листки бумаги, он читал их и хмурился. Потом взял один из листков и быстро что-то написал на нем толстым красным карандашом на том месте, где обычно кладут резолюцию. Затем отодвинул бумагу и посмотрел на Муслима.

— Так, дело-то вот какое, товарищи,— начал Муслим,—вы все читали в «Советской Караганде» статью о нашем заводе. Статья большая, эрудированная, талантливая, иначе и быть не может, потому что писал ее молодой специалист, наш коллега, инженер Дамеш Сагатова.

Муслим хвалил статью еще минуты три, а потом ска зал, что статья-то, конечно, хороша и написана она с самым лучшим намерением, но действительность завода автор знает недостаточно, в фактах путается, а что касается основной мысли статьи о технике старой и новой и отставании завода по линии рабочего изобретательства, то...

— ...то простите мне мое шуточное сравнение,— улыбнулся Муслим,— завод — это высокопородная корова, от которой мы хотим получить молоко. Для этого нужно, как известно, две вещи — уход и корм. Вся наша техника и есть тот самый корм, который мы задаем корове, рассчитывая на удой. Это, надеюсь, понятно?

Каир поглядел на Муслима и вдруг расхохотался.

— Какие же, однако, у вас аульные образы,— сказал он.

— Ну, как же, ведь я сам из аула!

— Мальчишкой пас коров! — шепнула Дамеш соседке, та фыркнула: то, что Муслим из кулаков, знали все. Вслед за Дамеш засмеялось еще несколько человек, Муслим бросил на них быстрый взгляд и продолжал:

— Техника и дает питание тому огромному организму, который мы называем заводом. Но ведь, товарищи, кормить корову можно по-разному, можно давать ей кукурузу, а можно и полынь. То, что предлагает нам инженер Саратова, и есть полынь. Как говорят, все это не в коня корм, товарищ Саратова. Поверьте уж мне, старику!

— Мусеке, если это так, то, может, мы сдадим нашу капризную корову на мясо, а выпишем из Ленинграда другую, с хорошим удоем? — сказал Каир.

Муслим сдержанно улыбнулся:

— А вот об этом надо спросить Дамеш Саратову,- сказал он, разводя коротенькими руками.— Если она настаивает на своем предложении, а мы ее поддержим, то ждать от нашей коровки будет действительно нечего. Но тогда вряд ли Ленинград нас спасет.

Дамеш сидела красная от волнения. Муслим посмотрел на нее, не скрывая торжества. Директор-то молчит, не захотел расшибать лоб, и вообще, дело-то безнадежное. Подожди, девочка, это еще только начало. Ты кошечка, а я нар, который -разгрызет череп каждому, кто станет ему на пути.

— Вы кончили? — спросил Серегин.—Так... Кто хочет еще высказаться? — Все молчали.— Так, может, тогда вы скажете, Платон Сидорович? Вы же начальник технического отдела.

Платон Сидорович Романюк, худой старик с лошадиной челюстью и совершенно белыми волосами,