Мимочка - Лидия Ивановна Веселитская

горы. Там, не доходя до вершины, была маленькая площадка, заросшая полевыми мальвами и кустами орешника. Вава ложилась на траву или садилась на свой камень и смотрела на Бештау, на синеющие долины, на маленький Железноводск, ютящийся под горой, где белели чистенькие домики, блестел золотой крест церкви, где кричали петухи и лаяли собаки… А левее, из кущи зеленых деревьев, поднимались звуки оркестра, игравшего вальс «Невозвратное время». Там кружились и копошились, встречаясь, и здороваясь, и оглядывая друг друга, больные, которых Вава уже так знала. Вава смотрела на землю около себя, и ей казалось, что и тут та же суета и музыка. Хор кузнечиков свистал свои вальсы; муравьи сновали суетливо и озабоченно, точно доктора с добычей и без добычи… А божьи коровки, жуки, гусеницы, мотыльки и пчелы составляли публику… Ваве гораздо веселее было на этой музыке, чем на той. Здесь она ложилась на траву, и ей было так хорошо, так хорошо! Солнце согревало ее бескровное тело, а в душе были мир и радость, которых она не знала дома. Здесь она была у Бога! И она испытывала полное, ничем не отравленное блаженство. Издали она любила мать. Вспоминая ее, она рисовала себе ее в самом симпатичном свете… Деятельная, рассудительная, заботливая, хотя и строгая… И Вава мечтала о том, что придет время, когда они поймут друг друга и сдружатся, и Вава покажет, что и в ней есть же что-нибудь хорошее… Брат женится и уйдет из семьи, сестра тоже выйдет замуж… Зина говорит, что выйдет не иначе как за титулованного… Ну что ж, может найтись и титулованный… И Вава останется дома одна, с отцом и с матерью… Тогда, вероятно, ей будет легче и все будет хорошо. А пока ей и здесь отлично. Здесь она не чувствует себя ни несчастной, ни одинокой. Солнце ласково греет ее, лес шумит, пчелы жужжат над белой акацией, поникшей под тяжестью своего цвета… Мотыльки кружатся в воздухе… И Ваве так хорошо, так хорошо, что она всем сердцем чувствует, что нет у Бога существа одинокого, несчастного и забытого… И, лежа на траве, она смотрит в небо, а над головой ее орел тихо поднимается вверх, как бы унося на своих широких крыльях ее мечты, надежды и веру в Бога.

Maman хоть и смотрела сквозь пальцы на эти одинокие прогулки Вавы, но, в сущности, они очень тревожили ее. Не говоря уже о змеях и бешеных собаках, мало ли куда она могла забрести, кого встретить… В горах бродили и музыканты, и нищие… Поэтому maman была отчасти довольна, когда Вава нашла себе друзей и знакомых. И хотя знакомые эти были не из таких, каких бы она выбрала для себя или для Мимочки, но уж хорошо было и то, что, по крайней мере, Вава теперь не одна. Прежде всего, на гимнастике Вава познакомилась с несколькими детьми, потом с их нянюшками, боннами, родителями, и не прошло трех недель, как узы нежнейшей дружбы связывали ее уже с одной барышней, только что окончившей курс институткой, с юнкером, братом этой барышни, с одной гувернанткой, с маленьким московским докторишкой и его женой и со студентом, гувернером десятилетнего сына актрисы Морозовой.

Они составили свой кружок, вместе гуляли, предпринимали экскурсии в горы и по окрестностям, давали друг другу книги, беседовали и спорили… Вава была в восхищении от своих новых знакомых. Конечно, это еще не были Вашингтоны, но это были славные, хорошие люди и так не похожие на ее петербургских знакомых. Они ни над кем не смеялись, ничем не гордились, были строги к себе и снисходительны к другим, не сплетничали, были заняты своим делом… Они не только передумали все то, что она думала, но у них были еще свои мысли и взгляды, новые для нее и будившие в ней рой новых мыслей. Это так радовало ее. Теперь, что бы она ни услыхала, что бы ни прочла, ей было с кем поделиться впечатлением.

Это были чудные люди, и куда лучше ее… Особенно гувернантка ей нравилась: умная, терпеливая, ровная… Вава не стоила и ее мизинца.

О своих домашних, о матери Вава никогда не говорила со своими новыми знакомыми. Она считала бы низостью жаловаться или интересничать своими огорчениями. Но из отвлеченных рассуждений и из других примеров она видела, что, с их точки зрения, она права в том, что ей не нравится строй жизни ее семьи и что ей хочется другого. Но теперь пока надо подчиниться и выждать, а потом устроиться по-своему.

И, раздумывая о том, как она устроит впоследствии свою жизнь, Вава особенно пленилась одной мечтой. Она нашла свое призвание, придумала себе дело по сердцу, нашла цель жизни и достижимую, и осуществимую, и увлекательную.

Так жить, как живет Зина, она не может. Если бы у нее был талант, она жила бы для таланта, но у нее нет никаких талантов, поэтому она сделает вот что. Как только ей минует двадцать пять лет и все увидят, что она осталась старой девой, она попросит, чтобы ей отдали ее деньги. И на эти деньги она откроет дом для подкидышей. И она возьмет к себе всех чужих детей, которых бросают, которых прячут, скрывают… Она возьмет их к себе, и у нее будет много-много детей, сначала сто, потом двести, потом больше и больше… И всех их она сама будет купать, и вытирать, и одевать, и укладывать спать, потом учить ходить, говорить, читать, думать, любить, прощать…

Вава уже видела свои залы, полные детских кроваток, сверкающих ослепительной белизной, и в них детей, маленьких, нежных, беспомощных, милых… Они засыпали, они просыпались, и улыбались, и кричали, и плакали, и звали ее: «Мама!» И она любила их всех, всех… Одни здоровы, красивы, веселы и дают пищу ее гордости; другие – жалки, слабы, увечны и дают пищу ее жалости, ее нежности… И она любит их всех, всех… Потом они растут, в них развиваются характеры… Они помогают ей воспитывать вновь прибывших маленьких. Они трудятся, учатся, развиваются… И вот они Гракхи и Вильгельмы Телли, которых она ждала… И они вступают в жизнь, а она, седая, старая, следит за ними, готовая благословить, утешить…

Поскорей бы ей минуло двадцать пять лет. Дожить можно. Мимочка дожила же. А пока надо подучиться, подготовиться, главное – исправиться и достигнуть душевного равновесия. С ее характером это трудно. Но что ж такое? Она поработает над собой. А потом само дело даст ей