Мимочка - Лидия Ивановна Веселитская
И мечты эти так одушевляли Ваву, что она здоровела с каждым днем и писала матери нежные, почтительные письма и так угождала тетке, что та искренно привязалась к ней и часто говорила Мимочке: «Decidément, Julie est une personne de beaucoup d’esprit, mais elle manque de coeur»[56].
Первое время за Мимочкой поухаживал было доктор Варяжский. Он гулял с ней, сидел с ней на музыке, ездил с ней верхом, раза три пил чай у них, но скоро это ему наскучило. И maman надоедала ему своей болтовней, да и сама Мимочка была так незабавна, неловка и ненаходчива.
Она, со своей стороны, тоже разочаровалась в докторе, который сначала было ей очень понравился. Мимочка была избалованна и изнеженна и привыкла к тому, чтобы все делалось к ее благу и удовольствию, а доктор был ужасный эгоист и думал только о себе. Например, он ездил с ней верхом, и ездил все рысью (ему почему-то это было полезно). А каково ей, бедняжке! И раз она только что выпила свой кумыс, да и корсаж был ей узок, и она терпела такие ужасные мучения, что даже плакала, когда вернулась домой. A maman, растирая ей бока и отсчитывая пятнадцать капель валерьяны, думала: «Какие, однако, свиньи эти мужчины (про себя maman выражалась вульгарно). Скачет, скачет для своего удовольствия и не подумает о том, что бедняжка слабого здоровья. А еще доктор!»
Но еще более вознегодовала maman на доктора Варяжского, когда ей сказали, что он побежден своей соседкой и пациенткой Черешневой. Черешнева была вдова лет тридцати четырех и приехала на воды с няней и шестилетним сыном. Она заняла квартиру рядом с Варяжским; балконы их были смежны. У нее были хорошенькие туалеты, и вообще она казалась изящной и интересной. Все это maman узнала от m-lle Коссович.
Скоро она воочию убедилась в справедливости этих сообщений. Варяжский гулял с Черешневой, он ездил с ней верхом стрелять орлов (она стреляла – и к чему это женщине?), он пил чай у нее, играл с ее мальчиком – словом, они не расставались. Это заставило наших дам очень и очень охладеть к Варяжскому. Конечно, maman отнюдь не желала, чтобы он компрометировал ее дочь, как компрометировал Черешневу. Да он и не посмел бы. Мимочка и Черешнева все-таки не одно и то же. Мимочка могла иметь поклонников, но она не могла иметь романа. И допустить ухаживать за собой доктора, человека, которому даешь десять рублей за визит, которого отпускаешь, как парикмахера, – maman удивлялась Черешневой!.. Уж если б Мимочка хотела, то, конечно, нашла бы и лучше… Да захоти она только, и за ней будет ухаживать вся дивизия… Да за ней князья будут ухаживать! А доктор… Человек, которому даешь деньги за визит!.. И maman считала его серьезным, почтенным человеком!.. Слава богу, ведь не юноша. И сидит целыми днями у Черешневой; à son âge[57]!.. Видно, правду говорил о нем доктор Скавронский, когда рассказывал, что Варяжский ездил в феске и с трубочкой в зубах, со свитой из восьми влюбленных в него дам… Чего-чего тут не наслушаешься, не насмотришься!.. И легкомысленное поведение доктора Варяжского настолько охладило к нему maman и Мимочку, что на этот раз положительно решено было заплатить ему сто, а не полтораста.
Maman даже перестала верить в него, как в Бога.
Кисловодск готовился к сезону. Цены в гостиницах повышались уже в ожидании подлечившихся больных, которым оставалось еще съехаться здесь для полировки, для отдыха от режима. «В Кисловодске, – говорит Лермонтов, – бывает развязка всех романов, начавшихся у подошвы Бештау, Машука и Железной». Здесь вообще подводятся итоги, развязываются интриги, обнаруживаются обманы, доктора пересчитывают собранный гонорар, больные испытывают приобретенное здоровье – словом, здесь, в поднарзаненном воздухе, разыгрывается грандиозный финал водяного сезона.
Кисловодск готовился к сезону. А пока на остальных группах завязывались и развивались романы, которым суждено было развязаться в Кисловодске. Скучающие вдовы, разведенные жены, жены неудовлетворенные, легкомысленные и ветреные, сентиментальные старые девы, засидевшиеся невесты – все это копошилось у железных источников и, почерпая в них жизнь и отвагу, закидывало направо и налево крючки и сети. И рыбка, крупная и мелкая, клевала и запутывалась.
И вот настал день, когда первые три пациента доктора Иванова переселились из Железноводска в Кисловодск, а семь пациентов доктора Грацианского перебрались из Пятигорска в Железноводск, где сезон был в полном разгаре. Больные поправлялись, больные знакомились, больные веселились, втягиваясь в праздную, но суетливую «водяную» жизнь. Вечера становились все темнее, звезды ярче, грозы чаще.
Мимочка не скучала. Она хорошела и расцветала.
У нее не было романа, о нет! «Сердце ли в ней билось чересчур спокойно, иль кругом все было страсти недостойно?» Ни то ни другое. Просто она была слишком хорошо воспитана для какого-нибудь уклонения с пути долга. И хотя вокруг нее, на ее глазах, пары встречались, улыбались, флиртовали, хотя ее окружала атмосфера влюбленности, Мимочка была совершенно холодна и спокойна. Что ей эти просвирни? Что ей до букашек, до кузнечиков, которые копошатся и ползают в траве под лучами солнца? Они живут как хотят – она живет, как она «должна» жить.
И, гордая сознанием своей безупречности, своей недоступности, Мимочка, молоденькая, свеженькая, хорошенькая, легко и грациозно похаживала по аллеям, не обращая ни малейшего внимания на одобрительные и жаркие взгляды, которыми ее встречали и провожали, ни на встречи с ним, с l’homme an chien (а как он еще похорошел!).
У Мимочки не было и тени романа – и вместе с maman она смеялась над их соседкой по балкону, молодой вдовой из Смоленска, которая, еще не сняв траура, говорила своей знакомой: «Да, я не прочь бы от романа, только чтобы не моя инициатива». И когда вслед за тем у нее стал бывать молодой армейский офицер, maman так и прозвала его «офицер с инициативой». И надоел же он им! Он плевал, и кашлял, и курил папиросу за папиросой, и самые скверные папиросы, а вдова томно пела:
И ночь, и любовь, и луна…
Maman
