Наступило утро - Зеин Жунусбекович Шашкин

— Не могу вам растолковать, в чем дело, товарищи! Какой-то заколдованный круг получается! Наш первый проект — расселить пострадавших временно по аулам, а затем построить новый поселок — потерпел провал. Сначала на общем собрании жителей аула договорились, что люди пока будут жить в других местах. Но потом все, как один, отказались. Словно кто уговорил их. Тогда мы стали осуществлять второй проект. Разослали уполномоченных по аулам для сбора и закупки юрт, шалашей и скота в помощь пострадавшим. Но наткнулись на упорное сопротивление баев. Наконец уполномоченный ТуркЦИҚА товарищ Сугурбаев предложил третий проект. Его и проводим сейчас в жизнь.

— Это какой? Жить под открытым небом?

— Пока жить, кто где может: в шалашах, под телегами. А тем временем строить саманные дома.

— Почему этот вопрос не согласовали с обкомом?— спросил Сагатов.

— Я написал вам. Но ответа до сих пор не получил.

— Когда писали?

— С неделю назад.

Сагатов задумался: куда девалось письмо? Неужели Цун-ва-Зо врет? Что-то тут неладно!

— Где Сугурбаев?

— Живет в Кастеке.

Сагатов нахмурился.

— Поезжайте в соседние аулы и проводите сбор скота в помощь пострадавшим. С комиссией побуду я.

— Хорошо! — согласился Цун-ва-Зо.

И вот Сагатов приехал в аул. Гульжан молча следила за братом. Она не понимала, как может он отвечать за пожар...

Улучив удобную минуту, девушка поделилась новостью с Сахой.

— Есть весть об отце!

Гульжан была уверена, что брат выслушает ее с интересом, но ошиблась. .

— Какая? — спросил он равнодушно.

— Месяц назад отца видели в кишлаке на бухарской стороне, его ранили басмачи.

— Басмачи? — переспросил Саха.

— А говорили, что он сам басмач!—с недоумением произнесла Гульжан.

«Сам басмач... Так, наверно, говорят и в ауле...» — подумал Саха и спросил:

— Что же ты хочешь?

— Может, пошлем за ним? —Гульжан смахнула с глаз слезы.

— Ты матери сказала?

— Нет.

— Не надо. А насчет того, чтобы послать человека, подумаем. Но только стоит ли?

Гульжан смотрела ему в глаза и думала:

«Стоит ли? И это говорит родной сын...»

Глава двадцать третья

Сугурбаев прикатил в Айна-Куль на двуколке Сотникова. Вид у него был растерянный.

— Ну, как идут дела?—спросил Кожаков, усадив гостя на ковер рядом с собой,

Плохо!

— Почему?

— Нельзя работать. Бьют по рукам.

— Кто?

— Ваш Сагатов да еще Басов, председатель Чека.

— За что же?

Сугурбаев заговорил торопливо, словно боясь, что его прервут и не станут слушать.

— Вы видели, как живут несчастные беженцы? Давно надо было выселить станичников из Қастека и отдать их дома казахам. А ваш Сагатов виляет, боится обидеть русских.

Қожаков хмуро молчал.

— А Басов! Это же секира! Не разбирается и рубит всех подряд. Сейчас в Кастеке производит дознание: кто поджег аул. Хочет запутать землемера и меня. Прошу вас вмешаться...

— Хорошо. Но скажите, кто, по вашему мнению, устроил поджог?

— Русские, казаки. Правда, возникло еще подозрение! не замешан ли кто-нибудь из беженцев.

— Из беженцев? С какой целью? — Қожаков в недоумении пожал плечами.

— Видимо, мстят русским.

— Чепуха! Мстят русским, а поджигают свой аул?

— Ветер, говорят, не в ту сторону дул...

Не успел Сугурбаев уехать, как к Кожакову пришли с жалобами аксакалы. В один голос они требовали выселения казаков из Семиречья. Явился и Бозтай с заявлением на Бакена. В то утро, когда загорелся аул, Бозтай видел Бакена на берегу озера. Как раз через несколько минут и начался пожар. Значит, дело его рук. Он разжигал костер...

— А с какой стати он стал бы предавать огню свой родной аул?

— Он целился на Кастек. А ветер в тот день дул со стороны станицы.

— Кто он такой, этот поджигатель?

— Друг Жунуса, отца Сагатова.

Бозтай зашептал с таинственным видом:

— Есть один человек, он знает о нем много. Поговорите с ним.

— Хорошо. Пусть придет.//

Бозтай побежал за Хальфе и сам привел его к Кожакову.

— Сын мой, я много слыхал о тебе! — начал мулла.— Пусть твоим мыслям сопутствует всевышний. Аминь!

— Пусть исполнится ваше желание! — по старому обычаю ответил Қожаков на благословение муллы.— Мне сказали, вы хорошо знаете отца Сагатова.

— Аминь. Знаю с детства. Он учился у покойного Кадыр-муллы. Я часто угощал его розгами за ослушание* Он бросил школу и стал высказывать еретические мысли. На него нельзя положиться, как на мусульманина.

— Говорят, Жунус не любит русских?

— Бог свидетель моим словам! Человек сомнительный. Его отдали на попечение имаму Агзаму. Он должен вернуть Жунуса на путь истины.

— А сын его?

— Саха? Безбожник. Продался русским, хочет жениться на русской и принять их веру.— Глаза Хальфе гневно сверкнули.— Кафиры отобрали нашу землю и выживают нас. А Саха на их стороне. В мечети мы его предали проклятью. Он теперь не мусульманин. Но мы позаботимся сохранить его дущу для ислама...

Кожаков опешил. При нем, представителе власти, мулла, не стесняясь, выражает готовность уничтожить коммуниста.

— Мулла,— сказал Кожаков поднимаясь, — если я еще раз услышу такие слова, я вас велю арестовать!

— Мои мысли внушены мне свыше, сын мой, и ничем меня не напугать. Я давно готов ко всему: к тюрьме и к смерти. В тюрьме я повоюю с врагами, а в смерти мое тело обретет покой. Аминь!

И Хальфе ушел мелкими шажками.

Вечером к Сагатову зашли Вера Павловна, Бакен и Гульжан. Саха взглянул на бледное, расстроенное лицо сестры.

— Нездоровится? — спросил он.

— Нет,— замялась Гульжан.

Вера Павловна сказала:

— Мы пришли по важному делу, товарищ Сагатов, Над Бакеном нависла опасность,

«А при чем Гульжан? — подумал Саха и сразу до гадался: — Она же любит его».

— Обвиняют в поджоге аула.

— Кто?

— Бозтай. Он написал заявление, указал свидетеля, — Это какой Бозтай? Торгаш, спекулянт?

— Да, да, бахалши! — подтвердила Гульжан.

— Вообще негодяй!—добавила Вера Павловна.— Дружит с Сотниковым и с разной контрой...

Сагатов предложил Бакену закурить.

— Ты, я вижу, повесил нос, джигит?

— Поневоле повесишь, когда в Чека попадешь! — буркнул в ответ Бакен.— Я беспартийный...

— Чека страшен для контрреволюционеров! — нахмурился Саха.— А ты честный человек, и бояться тебе нечего.

— Он не боится, но это же