Мимочка - Лидия Ивановна Веселитская
Надо было скорей, скорей ехать, а Мимочка, на горе, потеряла хлыстик. Осман и Валериан Николаевич побежали искать его. Хлыст нашелся, и все трое понеслись вихрем по степи, залитой лунным светом.
Кисловодск сиял огнями, когда они въехали в тополевую аллею. Из центральной гостиницы доносились звуки вальса. Maman ждала дочь, сидя у открытого окна, и беспокоилась.
– Наконец-то вы! – сказала она. – Я уж боялась, что с вами что-нибудь случилось, какое-нибудь нападение… Ну что? Ты устала?..
– Да, мы так спешили домой.
– Зайдите, Валериан Николаевич, напейтесь чаю. Валериан Николаевич поблагодарил и отказался.
Он обещал одной даме быть на вечере. И, сняв Мимочку с седла, он проводил ее до крыльца и шепнул ей:
– A demain![79] – а взглядом и пожатием руки поблагодарил ее за поездку.
Войдя к себе, Мимочка отказалась от чаю и закуски и начала торопливо раздеваться. Ей не хотелось никого видеть. И, погасив свечу, она опустила на подушку свое сияющее лицо. Как это случилось? Она не чувствовала ни раскаяния, ни стыда. Она чувствовала себя только счастливой и спокойной. Это – падение, это – страшный шаг, пятно, которое не смывается, это – грех, думала она, а как легко ей было совершить его! Maintenant, c’est fini, elle est une femme perdue![80] A муж?! Но не надо, не надо об этом думать, лучше думать о нем: Валь! Валь!.. И Мимочка заснула крепко и безмятежно, как спят счастливые люди с чистой и спокойной совестью.
Утром они встретились в галерее. Оставался только месяц до возвращения в Петербург, а сколько еще надо было им переговорить, сколько сказать друг другу. Надо было рассказать, как они полюбили друг друга с первой встречи, с первого взгляда, еще тогда, в Ростове… Un coup de foudre!..[81] Как потом они вспоминали, искали, как ревновали друг друга, пока снова не встретились, не познакомились… И как должно было случиться то, что случилось. Надо было сказать друг другу, что они всегда ждали, что они предвидели друг друга и что теперь, когда наконец они встретились, они связаны навеки. Oui, c’est pour la vie, c’est pour la vie!..[82] A главное, надо было уговориться о том, когда и где видеться.
Он жил один, и, соблюдая известные предосторожности, Мимочка могла приходить к нему. Это было всего удобнее. Он не предложил бы ей этого, если бы тут был какой-нибудь риск, потому что честь Мимочки и ее доброе имя были ему дороже всего. И Мимочка, оглядевшись и убедившись в том, что maman ne se doute de rien[83] и что она, и княгиня X., и вся их компания всецело поглощены наблюдениями над гусаром Анютиным и его невестой, успокоилась и стала осторожно ходить к нему.
Как ей нравилось у него! Все, что его окружало, что ему служило, носило на себе отпечаток его изящного вкуса. Мимочка перебирала его бювары, его альбомы, смотрела карточки детей, жены… Жена была слишком красива и возбуждала в ней ревность, но Валериан Николаевич успокаивал ее: «Хороша?.. Да, она хороша. Но этого мало. Une femme doit plaire. Il faut savoir plaire[84]. Это главное». Его жена не для него. Холодная, безжизненная красота. И сухая душа, синий чулок, une lady Byron… Она – мать, только мать, а не любовница. Она живет для детей и от него требует, чтобы он жил для детей. Это нелепость. Дети сами будут жить. И он хочет жить. Другой жизни ему не дадут. Надо жить, жить…
И он целовал Мимочку, целовал ее глазки, говоря:
– Дай мне выпить это море!
Мимочка и не знала раньше, что в глазах у нее море.
Успокоив свою ревность, Мимочка прятала карточку жены Валериана Николаевича подальше, так чтобы она не попадалась ей на глаза, и продолжала рыться в его вещах.
У Валериана Николаевича было сорок галстухов и сорок пар носков. И к каждому галстуху соответствующие носки. А сколько брелоков, булавок, колец, которые он менял, тоже подбирая их к характеру галстуха. Вообще он был немножко щеголь, но это нравилось Мимочке. Она перебирала и укладывала эти сорок галстухов в шкатулке розового дерева, отделяя галстух от галстуха его любимым sachet: «Cherry blossom»[85]. И она говорила ему, какие галстухи она любит, и каких не любит, и какой надеть ему завтра. А один галстух она прозвала «галстухом Коварства и Любви». Это был ее любимый. Изредка, преимущественно в те дни, когда получались письма от Спиридона Ивановича, на Мимочку находили «синие дьяволы», как она говорила, и она себя упрекала за свою вину относительно мужа.
– Je suis une femme perdue[86], – говорила она. – Все-таки я его обидела, оскорбила… И он ничем не заслужил этого. А что будет, если он узнает, если все узнают! Он меня убьет, выгонит… Enfin je suis une femme perdue, и ты сам должен презирать меня. Да, ты презираешь меня, Валь. Я вижу…
– Дитя! – И он старался убедить ее в том, что презирать ее не за что. – On vit comme on peut[87]. А Марья Петровна, а Марья Львовна?..
Мимочка задумывалась и припоминала. Действительно, и Марья Петровна, и Марья Львовна… А Нетти- то, Нетти!.. Но зато, с другой стороны, Анна Васильевна, и тетя Жюли, и maman… Нет, есть же все-таки честные, хорошие женщины, не такие, как она. Иначе зачем же эти суровые, беспощадные приговоры, зачем столько лицемерия?.. Валериан Николаевич объяснял ей все это.
– Видишь ли, бедные люди слишком много страдают и терпят для того, чтобы не ловить минуты счастья, которые выпадают им на долю.
– О да! Люди страдают.
И она рассказывала ему о Спиридоне Ивановиче и о том, как ей скучно с ним жить. Она немножко боялась, что Валь будет презирать ее за то, что у нее старый
