Мимочка - Лидия Ивановна Веселитская
Зимой он приедет в Петербург. Жена останется в Киеве с детьми, и они проведут чудную зиму. Только никаких неосторожностей. Он хвалил Мимочку за то, как она себя здесь держала так ровно, спокойно, естественно. Ни нежно любящая maman, ни чуткая Вава ничего, ничего не замечали. Так и надо, так и надо. Они любят друг друга, и они должны воздвигнуть стену между собой и светом. Тайна и есть та стена, за которой они могут смело и полно любить друг друга. Надо прятать свое счастье, как клад, как сокровище.
L’amourette que l’on ébruite
Est un rosier déraciné[88].
Пусть догадываются, пусть подозревают, но пусть никто ничего не знает.
Мимочка рассказывала ему, как она вышла замуж, как все ее уговаривали, как сама она никогда не решилась бы на это. Валериан Николаевич не понимал почему. Это было благоразумно, и она прекрасно поступила. Деньги – не последняя вещь в жизни; если они не счастье, то ключ к счастью. Она только не умела жить эти четыре года. Она сама создала себе скучную жизнь. Все хорошее зависит от нас.
Но ей до сих пор никто и не нравился. Она еще не любила, и если бы не встретила здесь его, Валя, то так бы и не узнала счастья любви. Но теперь c’est pour la vie, n’est-ce pas?[89]
– Oui, c’est роur la vie![90]
Он ведь тоже был глубоко несчастлив в семейной жизни. Жена его была сухая, черствая педантка, не умевшая отзываться на порывы его пылкой души. Это была самка, une femelle[91], да!.. Почему он на ней женился?.. Это длинная история. Когда-нибудь он расскажет ее Мимочке, после, после, а пока… «Дай мне выпить это море!» И он целовал ее глазки.
Первые две недели он говорил Мимочке, что непременно приедет в Петербург, и они мечтали о том, какие дивные вечера будут они проводить в театрах, в концертах. Каждый день они будут встречаться. Но по мере того, как приближалось время разлуки, планы эти несколько изменялись.
Он получил из Киева деловое письмо. Оказывалось, что вряд ли удастся ему вырваться в Петербург. Предстояло дело, большой, сложный процесс, с подробностями которого он знакомил Мимочку. Он будет защищать одного знаменитого вора, порядочного мерзавца.
– Как же защищать мерзавца? – спрашивала Мимочка. – Ведь ты считаешь его виновным?
– Убежден в его виновности!
– И будешь защищать его quand même[92]?
– Всякий человек имеет право на защиту. Легко оправдать невинного. Его невинность сама за себя говорит. Но чтобы простить виновного, чтобы отнестись к нему снисходительно, милостиво, как и должен относиться христианин к своему ближнему, кто бы он ни был, для этого нужно много ума и знания человеческого сердца. Христос не судил, Христос оправдывал всех, и вот для того-то, чтобы пробудить в сердцах присяжных эту божественную искру, а она есть в каждом из нас…
– И неужели его оправдают?
– Может быть.
– Негодяй! Я бы послала его на каторгу. Из-за него мы не увидимся. Как я его ненавижу! А ты еще будешь защищать его… – И Мимочка плакала.
– Дитя! – говорил Валериан Николаевич и целовал ее глазки.
– Так мы так и не увидимся?
– Что делать!.. Судьба ревнива…
И когда за три дня до отъезда Мимочка горько плакала у него на плече, он гладил ее по головке и рассеянно говорил:
– Что делать! Надо покориться. Мы были счастливы… Судьба ревнива… Voyons, du courage…[93] Надо уметь смотреть в глаза неизбежному… Благословим Провидение за светлые минуты… Мы еще так молоды…
Ты новые чувства узнаешь
И новых друзей изберешь…
– Jamais, jamais…[94] И ты можешь так говорить! Тебе все равно, чтобы я полюбила другого? Tu ne m’a jamais aimée!..[95] О, Валь, Валь!..
– Enfant! voyons, ne pleurez donc pas…[96] Что ж! Мне были весенние цветочки, другим будут плоды… Не ужасайтесь так!.. Je connais la vie, voilà tout!..[97] Ты не сердишься?.. Нет!.. Дай мне поцеловать твои глазки! Как я люблю целовать их!.. Рок не судил… Мы сорвали цветочки… – И стишок из Гейне, и стишок из Фета…
– Я не забуду, никогда не забуду, и ты помни:
Rappelle-toi, lorsque l’aurore craintive…[98]
А Мимочка только тихо, беззвучно плакала, качая головкой, и целовала его руки, и обильные слезы ее градом капали на галстух «Коварства и Любви».
Потом они обменялись кольцами с бирюзой. Мимочка снялась для него в амазонке, на той самой лошади, на которой она ездила в «Замок Коварства»; а он снялся для нее в черкеске. Они хотели непременно съездить еще раз в «Замок», но было некогда, что-то помешало…
A maman уже укладывалась и ворчала на Катю, которая точно рехнулась: забывала приказания, роняла все из рук, клала тяжелое сверх легкого.
Вава связывала веревочкой тетрадки со своими путевыми впечатлениями и с проектами своего дома для брошенных детей и записывала адреса своих кавказских друзей.
А Катя, стоя на коленях перед раскрытым сундуком, перекладывала папиросной бумагой плюшевую кофточку Мимочки, и от времени до времени крупные слезы капали на кофточку и на уложенное под нею белье. О, кавказская бирюза!..
Рано поутру дорожная коляска стояла у подъезда комнат Барановской. Вава крепко пожимала руки своим друзьям, пришедшим проститься с ней. Она очень поправилась за лето, загорела, пополнела, окрепла. Хорошее лето провела она здесь, и как жаль зато расставаться с этими голубыми горами, с этими дорожками и тропинками и с хорошими друзьями. Ах, как жаль, как жаль! И Вава, забывая о строгости матери, о домашних порядках и о прежних неудачных попытках заводить свои знакомства, приглашала к себе всех, всех своих друзей: пожалуйста, непременно, как только кто-нибудь из них будет в Петербурге! Она будет так счастлива!.. «Не забудьте же: Миллионная, дом 5, квартира 2… Пожалуйста, непременно!»
Мимочка вышла в дорожной шляпке, в ватерпруфе, с дорожной сумочкой через плечо, закутанная густым газовым вуалем. Она была спокойна и равнодушна.
