Несмолкающая батарея - Борис Михайлович Зубавин

Солдат садится на землю, разматывает обмотки, снимает один ботинок, второй.

– Так и знал, – говорит старшина. – Приходи ко мне, я постираю.

– Чего?

– Портянки.

– Да я сам, товарищ старшина, – краснеет в смущении солдат.

– Неужели сможешь?

– Смогу.

– Ручеёк-то знаешь, где протекает?

– Да знаю.

– Бочажинка там есть…

– И бочажинку знаю.

– Ну, вот и ступай. Мыло не забудь прихватить. Есть мыло? Через час доложишь. Я у командира буду.

…Старшина сидит у меня в блиндаже, сняв пилотку, почёсывает топорщащуюся ёжиком седую голову, рассказывает:

– Что делается, командир! Ай-яй-яй! Что делается! В тылу скоро места пустого не найдёшь, а эшелоны всё прибывают и прибывают. Танки, орудия… Ай-яй-яй! Горы снарядов навалили в лесу!

– Не болтай!

– Сам видел!

Мы, конечно, уже слышали, что к нам стали прибывать свежие части. Поговаривали, будто нас будут сменять. Однако то, что рассказал Лисицын, конечно, не походило на обычную перегруппировку. Накапливание в нашем тылу крупных сил имело иное значение.

– Стало быть, скоро вперёд? – спросил я, не в силах сдержать радостной улыбки.

– Так точно, товарищ командир, – вперёд и никаких гвоздей! – не менее радостно подтвердил старшина. – Скоро погоним отсюда фашистов и в хвост и в гриву. А Гафуров-то, – он смеётся, – опять от Тоньки своей письмо получил. И смех, и грех!..

– Слушай, старик, у тебя водка есть? – спрашиваю я. Фронт перешёл на летнюю продовольственную норму, и водку выдавать перестали.

Лисицын косится на Никиту Петровича, читающего газету.

– Немного есть, – нерешительно говорит он.

– Ты вот что, лишнюю водку Гаевому не сдавай.

– Буду я ему сдавать, как же!

– Прибереги её к нашему юбилею. Надо будет отметить годовщину сформирования батальона.

– Слушаюсь.

– И мне не давай, просить буду, приказывать – не давай.

– Не дам.

9

– Товарищ капитан, вас к телефону, – говорит Шубный.

– Кто?

– Не знаю. Очень сердитый кто-то.

Я взял трубку, и мне было строго и категорично заявлено:

– С вами говорит начальник агитмашины майор Гутман. Прошу срочно явиться ко мне на вашу противотанковую батарею.

«Так уж и срочно!» – подумал я и ответил:

– Покидать передний край я не могу. Если я вам нужен, прошу прийти сюда.

Он едва выслушал меня и повелительно прокричал:

– Вы не имеете права так разговаривать со мной. Я нахожусь на положении начальника отдела политуправления армии.

– Вы понимаете, товарищ майор, что я не могу покидать передний край? – стал я ему разъяснять. – Я жду вас на КП. Командир взвода даст вам сопровождающего, но должен вас предупредить, что местность простреливается, днём ходить опасно.

Он ничего не ответил. Мне не понравилось, что майор слишком заботливо говорил о том, какое высокое положение он занимает. Люди, старающиеся подчеркнуть своё должностное превосходство перед другими, обычно бывают неумны, трусливы, поэтому я со злорадством подумал о майоре: «Ни черта он не придёт, испугается».

Однако не минуло и четверти часа, а майор уже стоял в дверях блиндажа и внимательно рассматривал меня тёмными, немного выпуклыми глазами, ничего, кроме гневного нетерпения, не выражавшими. Он был молод, строен, из-под пилотки выбивались чёрные, вьющиеся красивыми кольцами волосы. И то, что он пришёл так скоро, не взяв даже с собою сопровождающего, опровергало мои представления о нём как о человеке вздорном и слабовольном. Он мне понравился.

– Почему вы не явились по моему приказанию? – строго нахмурив брови, спросил майор.

– Прошу ваши документы, – сказал я.

Он поморщился.

– Вам достаточно того, что я вам сказал.

Но я решил настоять на своём, хотя и верил ему.

– Нет, мне этого мало. Я вас не знаю.

Нетерпение в его глазах сменилось изумлением, и они как бы стали от этого ещё больше и красивее. Мы некоторое время молча простояли друг против друга, выжидая. Потом майор, первый не выдержав этого неловкого молчания, как-то очень хорошо, человечно улыбнулся в смущении и показал мне своё удостоверение личности. Тогда я ответил:

– Не явился я, товарищ майор, потому, что командир дивизии не велит мне покидать передний край без особого распоряжения.

– Я вам давал такое распоряжение, – снисходительно сказал майор.

– Этого недостаточно, – сказал я.

– Как?

– Такое распоряжение может быть дано только моим непосредственным начальником.

Он прошёлся по блиндажу, потом круто остановился и, нахмурясь, сказал:

– Я, капитан, буду вынужден доложить о вашем бестактном поведении кому следует.

– Это ваше право, товарищ майор.

Он сел на нары, закурил и, ловко пустив в потолок несколько колец дыма, спросил, с любопытством рассматривая меня:

– Вы знаете, с кем разговариваете?

– Знаю.

Он остался доволен моим ответом и задал мне следующий вопрос:

– Кажется, здесь ближе всего к противнику?

– Кажется, так.

– Покажите, где я могу установить репродуктор. Ночью мы будем вести агитационную работу среди вражеских солдат.

Теперь было ясно, зачем он пришёл сюда. Я с сожалением подумал, что наши с ним неласковые взаимоотношения сейчас ещё больше осложнятся.

Ближе всех к противнику были окопы Лемешко и кусты между Сомовым и Огневым. Но там ставить репродуктор было нельзя. Я прекрасно знал, как ведут себя немцы в таких случаях. Когда передают музыку, они слушают внимательно. На переднем крае возникает удивительная тишина. Не слышно ни выстрела. Но стоит диктору произнести:

– Ахтунг! Ахтунг! Дейч солдатен… – как у немцев поднимается оглушительная стрельба из пулемётов, орудий и миномётов: они стремятся во что бы то ни стало заглушить этот голос. Пальбу они поднимают, конечно, не от хорошей жизни. Но палят всё же не просто «в белый свет, как в копеечку», а именно по тому месту, где стоит репродуктор. Стало быть, если поставить его у Лемешко, там могут быть раненые, а может, и убитые; если поставить в кустах, где у меня теперь каждую ночь лежат в секрете солдаты с ручным пулемётом, – немцы покалечат их. А у меня и так людей становится всё меньше и меньше: редкий день обходится без раненого, а неизвестно ещё, сколько немцев майор сумеет сагитировать.

– Репродуктор ставить на моём участке я не дам, – сказал я, с тоской думая о том, как теперь будет развиваться наша беседа с майором.

– Как вы сказали? – ледяным голосом спросил он. – Я вас не расслышал. А вы знаете, какое значение имеет наша работа?

Я понял, что он прекрасно расслышал меня.

– Знаю и очень ценю её. – Я старался быть очень вежливым. – Но ставить у себя репродуктор всё-таки не дам. Вот, если хотите, справа, между мною и соседом, есть болото, там у нас ни души, а немцы рядом. Ставьте туда репродуктор и агитируйте, сколько хотите.

Он с раздражением сказал:

– Я впервые встречаю такого офицера, который умышленно, да, умышленно, – подчеркнул он, –