Несмолкающая батарея - Борис Михайлович Зубавин
Гражданская жизнь Шубного представляет собою замысловатую серию удачных и неудачных любовных похождений. Шубный, как это ни странно, оказывается патентованным донжуаном. Ему тридцать лет, за это время он успел пожить во многих городах Украины, Ставрополья, Северного Кавказа, Заволжья. Почти в каждом городе у него есть возлюбленная.
Следует сказать, что самое большое количество писем в роте получает Шубный. Он поддерживает связь со всеми «своими» городами и говорит, что по окончании войны ему придётся ехать домой месяцев восемь, а то и год, потому что надо будет побывать и в Харькове, и в Краснодаре, и в Ставрополе, и в Камышине, и в Пятигорске. Его ждут в каждом городе.
– Работаю я в Ростове монтёром, прогуливаюсь как-то вечером по набережной, гляжу – сидит на скамейке барышня и семечки лущит… Я «Орёл», я «Орёл». Здесь, – прерывает он свой рассказ.
Это из штаба батальона запрашивают обстановку. Докладываю.
Просыпается Халдей. Спит Никита Петрович беспокойно, ворочается, стонет, взмахивает руками и за ночь раз пять просыпается. Вскочит как угорелый, сядет на нарах, поджав под себя ноги по-турецки, и начнёт поспешно крутить длиннющую цигарку. Закурив, снова ложится, тут же, как проваливаясь в бездну, засыпает, а цигарка падает на пол. Шубный, внимательно наблюдающий за ним, подбирает её и, затушив, ссыпает табак в металлическую банку. Сам Шубный не курит, махорку свою отдаёт товарищам, а из табака Никиты Петровича создаёт НЗ. Когда у нас не хватает табака, мы все пользуемся этими запасами, но так как больше всех курит сам Халдей, то этот табак в основном переходит к нему. Никто, кроме меня, не знает, откуда у Шубного берётся табак, не знает и Никита Петрович и всякий раз трогательно благодарит солдата, даже пытается расплатиться с ним деньгами, от которых Шубный благородно отказывается.
Незаметно наступает рассвет. Если глядеть в окошко, видно, как оно сперва голубеет, потом становится всё светлее и светлее. Вот уже свет проникает в блиндаж, сперва робко, коснувшись лишь края стола, потом растекается всюду, даже по углам, начинает бороться с жёлтым пламенем лампы, скоро лампа уже горит, ничего не освещая, и Шубный, погасив, убирает её под стол.
Выхожу из блиндажа. В овраге сыро. Даже шинель на часовом влажная. На переднем крае стихает перестрелка. Тоненько тинькнула птица и смолкла. Потом тинькнула ещё, смелее. В кустах слышится треск. Кто-то лезет напрямик, медведем. Это Макаров. Улыбается:
– С добрым утром!
Часовой, казах Мамырканов из артиллерийских повозочных, маленький, кряжистый, хитроватый солдат, приветливо улыбается Макарову. Ватник на Макарове весь обсыпан росой с веток.
Макаров вваливается в блиндаж, сбрасывает с себя ватник и, растолкав Веселкова, забирается на нары. Веселков, зевая и потягиваясь, поднимается и тут же начинает тихонько напевать:
Да эх, Семеновна
С горы катилася,
Да юбка в клеточку
Заворотилася.
– Да-ра-ра-ра-ла-ла… – Он выходит, голый по пояс, из блиндажа с ведром воды в руках, даёт Мамырканову:
– На-ка, полей.
Мамырканов ставит винтовку в угол и выливает воду на голову своего комбатра.
– Хороших я тебе, капитан, часовых выделил? – спрашивает Веселков, вытираясь полотенцем. – Чудо, а не часовой. Так, Мамырканов?
– Так, – совершенно серьёзно соглашается тот.
Скоро выясняется, что за чудо охраняет наш командный пункт. Выяснение это происходит не совсем обычным образом и с превеликим позором для всех нас.
Началось с того, что Мамырканов почему-то начал часто с тревогой заглядывать в дверь. По его испуганному лицу видно, что он хочет что-то сказать, но не решается.
– В чём дело, Мамырканов? – спрашиваю я.
– Так, – печально говорит он.
– А почему ты всё в дверь заглядываешь?
Он молчит.
– Ну, входи, – говорю я. – В чём дело?
– Меня не надо в разведку посылать, – просительно говорит он, склонив голову набок.
Эта просьба очень заинтересовывает нас. Почему он ни с того ни с сего заговорил о разведке?
– Отчего же это тебя не надо в разведку посылать, а других надо? – спрашивает Веселков, вычерчивающий планшет… – Нужно будет, и пошлём.
– У меня дети, трое, – ещё печальнее говорит Мамырканов.
– Эко, брат, причину какую нашёл – дети. Тут у всех дети! – возражает Веселков. – А если нет у кого, так потом будут. Это уж как пить дать.
Мамырканов некоторое время молчит. Видно, доводы его даже ему самому кажутся не очень убедительными. Потоптавшись в нерешительности, он вдруг тихо, с мольбою произносит:
– Я совсем пропаду в разведке. Ноги больные, ревматизм, трещат, – немец услышит, что тогда будет?
– Ни черта он не услышит! – отмахивается Веселков. – А ну-ка, покажи, как они у тебя трещат.
Мамырканов приседает, но никакого треска мы не слышим.
Он смущённо глядит на ноги:
– Что такое?
– Ладно, иди, – говорит Веселков.
Мамырканов покорно выходит из блиндажа, прикрыв за собою дверь.
– Кто его так напугал разведкой? – спрашиваю я.
– А чёрт его знает! – говорит Веселков. – Наверно, Иван.
Я смотрю на Ивана Пономаренко, который давится смехом в дальнем углу блиндажа.
– Ты?
– Та я ж, ну его, – простодушно признаётся он, вытирая слёзы на глазах.
– Для чего это тебе понадобилось?
– Та вин боится разведки, як тот… як его… чертяка ладана. Я с ним побалакав трохи, а вин, дывысь ты… Як вин казав? Ноги трещать, о!
В это время дверь снова открывается, Мамырканов просовывает голову и озабоченно сообщает:
– А я из винтовки стрелять не умею.
– Как не умеешь? – вскакивает Веселков. – А ну! – и быстро выходит из блиндажа.
Идём и мы все за ним следом, очень заинтересованные таким открытием.
– Стреляй, – приказывает Веселков.
– Куда? – покорно спрашивает Мамырканов.
– В небо. Ну!
Мамырканов прикладывает винтовку к животу, нажимает двумя пальцами на спусковой крючок, грохает выстрел и… Мамырканов сидит на земле, растерянно оглядываясь:
– Толкается.
Наступает неловкое молчание.
«И этот солдат, – думаю я, – стоит на посту возле командного пункта роты!»
– Ты видал такого? – спрашивает у меня Веселков. – Откуда он такой взялся на нашу голову?
Я сердито смотрю на него. Впрочем, Веселков не виноват. Мамырканов прибыл к нам с пополнением, когда мы были на марше. По профессии он чабан, пас колхозные отары, мобилизовали его уже во время войны и направили в строительный батальон. Там ему вручили лопату, кирку, топор, и Мамырканов начал строить в
