Семиречье в огне - Зеин Жунусбекович Шашкин

Бабашев начал наглеть и уже не скрывал своих наме­рений. Он дарил девушке дорогие платья, ценные веши. Купил гармонь и заставил научиться играть на ней. На увеселительных вечерах требовал песен.

Однажды бай вызвал Айгуль очень поздно, когда в до­ме многие легли спать. Айгуль заподозрила неладное. Что если не пойти? Уведет силой! Или она понадобилась по какому-нибудь делу? После третьего вызова девушка поневоле пришла. Пришла и увидела—бай пьян. Айгуль круто повернулась, но дверь кто-то быстро за­крыл. Девушка бросилась к окну. Бай, громко хохоча, кинулся ловить ее. Схватил, поднял на руки и кинул на кровать. Выбиваясь из последних сил, Айгуль укусила ему руку. Бай не выпустил ее. Кровь из руки полилась струей и испачкала все платье. Айгуль, отбиваясь, обес­силела, и дальше не помнит... Очнувшись, она в отчая­нии бросилась в окно, упала в сад, вывихнула руку и це­лый месяц лежала в постели.

— Только за день до вашего приезда поднялась на ноги...

Вот моя печаль, разве она могла не отразиться на лице!

Айгуль заплакала. Токаш, закусив, губу, долго стоял молча, потом отвернулся и тихо пошел прочь, исчез в темноте.

Луна зашла за облака. Может быть, ей тоже хотелось скрыться? Только что отчетливо виднелись скалы и берег реки, а сейчас на землю наползла густая тень. Такая же мрачная тень ле-гла и на сердце девушки. Посмотри, Ай­гуль, воды Текеса дрожат, как твое сердце. Какая теперь у Айгуль жизнь? Ее мечтой было вернуться на родную землю и умереть здесь. Что, если броситься с утеса? Взмах руками, толчок—и схлестнутся над головой волны и навсегда забудется эта жизнь...

Внизу шумел Текес, ждал ее... Больше никому она не нужна. Айгуль уже хотела подняться с камня, но тут по­слышались шаги — твердые шаги Токаша.

Он быстро схватил Айгуль и поднял. Горячие слезы из глаз девушки упали ему на руки.

Глава 20

На следующий день Токаш купил в ближайшем ауле телегу и отправил Айгуль с Аянбеком в аул, а сам с Курышпаем явился в пограничную комендатуру, чтобы там встретить казахов, возвращающихся на родину.

Офицер, сидевший в комендатуре, сказал жестко:

— Граница закрыта. Ни один человек оттуда не прой­дет! Таков приказ!

Токаш вспылил и пробовал доказать офицеру: «Вот удостоверение, выданное Временным правительством, я уполномочен возвратить беженцев». Офицер махнул ру­кой.— «Временное правительство!.. Вы опоздали. В Вер­ном власть взял атаман Малышев !»

Вот оно что! Пока Токаш находился в Кульдже, в Се­миречье произошел переворот. Кто такой атаман Малы­шев, Токаш знает лучше всех. Хотелось узнать подроб­ности переворота. Но офицер не стал много распростра­няться. К сказанному он добавил: атаман с казаками захватил власть за один час.

Токаш вышел из комендатуры с опущенной головой. Стоявшему у входа Курышпаю всю тревогу передал од­ним словом: «Пропали!»

Что теперь с друзьями и соратниками, оставшимися в Верном? Возможно, атаман посадил всех в тюрьму, рас­стрелял? Если Токаш попадется в руки Малышева, — ко­нец. Пожалуй, самое скверное то, что не удалось вернуть с собой джигитов. Если бы во главе их двинуться в Семи­речье, как почувствовал бы себя атаман?

В самом деле, плюнуть на приказ атамана, провести всех джигитов через границу, создать армию, вступить в бой и довести дело шестнадцатого года до победного конца!

К полудню на тот берег прибыла первая кочевка. То­каш видел их, несчастных людей, путь которым на роди­ну закрыт атаманом Малышевым. Он с жаром вступил в перебранку с представителями погранохраны. Те стояли на своем: таков приказ...

Кочевники все прибывали и прибывали, к вечеру они обступили Коргас как пчелы улей. Город скрылся в пы­ ли. Оттуда изредка доносились выстрелы.

Токаш измучился.

— Курыш! — обратился он к товарищу, лежащему около него лицом вниз.— Перейдем па ту сторону, попро­буем переправить их тем путем, которым шли мы.

Курышпай ничего не ответил.

— Почему молчишь? Не хочешь идти?

Курышпай рассмеялся. Токашу не понравился этот неуместный смех. Он строго посмотрел на друга.

— Тебе хочется опять занять почетное место в куль- джинской тюрьме?— Курышпай поднялся с земли.— Пойду я один.

— Пойдем оба. .

— Нет. Я пойду!

Вдвоем сев на лошадь Аянбека, они вернулись к ме­сту вчерашней переправы — проехали лесом, прячась от пограничников. Текес—река свирепая, да и воды в ней, кажется, прибавилось. Переправляться вдвоем на одной лошади все равно нельзя.

— Ну, Курыш, езжай один. Счастливого тебе пути!— сказал Токаш.

— До благополучной встречи! — они обнялись.

Конь фыркал, не хотел идти в реку. Курышпай огрел его нагайкой, серый бултыхнулся в воду.

Стемнело. Лес окутан мглой. Одна за другой стали появляться звезды.

Токаш сидел у скалы на камне, обхватив руками ко­лени,— он не сводил глаз с Курышпая, переплывающего реку. Хоть бы дозорные не заметили! Вот уже достигает берега. В темноте Курышпая не видно; белеет только голова и узкая полоса спины коня — похоже, плывет белая гусыня с выводком гусят позади. Не выстрелил бы кто, приняв за птицу. Нет, нет, откуда такие мысли! Вот уже переправился... Вышел на берег, выжимает одежду... Молодец, Курыш!

Токаш немного успокоился, мысли вернулись к родно­му Семиречью.

Значит, атаман снова вынул саблю из ножен. Где же сейчас Юрьев, Березовский, Саха? Атаман будет беспо­щаден. Семиречьем он намерен управлять по старым законам. Кто не согласен — того рубить...

Токаш облизывает губы — они засохли. С самого утра он в рот ничего не брал. Можно бы пойти вон в тот ближайший аул и подкрепиться. Этот аул, кажется, един­ственный, уцелевший после шестнадцатого года. Утром

Токаш купил там телегу и отправил Айгуль с Айнбеком домой. Люди все суровые, неразговорчивые. Может быть, поэтому и уцелели...

Токаш не ушел от реки, не сомкнул глаз, все ждал Ку рышпая. В полночь с той стороны тайком переправилось около ста семей беженцев.

Глава 21

Андрей Васильевич подошел к зеркалу, зачесал свет­лые волосы, в которых почти не заметна проседь. Ка­жется, он помолодел, выглядит здоровяком; на широкие плечи могли бы сесть по человеку. Атаман доволен со­бой; повернул голову направо и налево, посмотрел на свои эполеты, красующиеся на плечах: не отличить от генеральских, какие носил сам Фольбаум.

Настроение атамана было бы отличным, если бы не поведение дочери .

Последние дни он видит ее редко: Глафира с утра ухо­дит куда-то, говорит — в парк, а возвращается в пол­ночь. Объяснять отказывается. Петровна тоже ничего толком сказать не может.

Что если отправить