Богова делянка - Луис Бромфилд
Страдали не только дети, ходившие в отрепьях и стоптанных башмаках, но и дети иммигрантов. Если в школу поступал ребенок, говоривший с акцентом, он моментально попадал под прицел и подвергался всякого рода истязаниям. К счастью, поскольку Четвертый район считался местом, где не стыдно жить, в школе училось очень немного иммигрантских детей. Но именно из-за того, что эти немногие дети были и бедны и не американцы, им иногда доставалась двойная доза жестокости. Был там один мальчик, по имени Герман, который ходил в чужих обносках и старых башмаках. Одежда всегда была ему не впору, иногда с продранными локтями. Одну зиму он почти насквозь проходил в женских ботинках с перламутровыми пуговками и стоптанными каблуками, и вот они-то особенно вдохновляли на изощренные пытки. Младшеклассники не удовлетворялись тем, что терзали его на переменках; после конца занятий они бежали за ним до самого дома, швыряя в него палками или снежками. Герман был повинен лишь в том, что беден и говорит по-английски с акцентом и, следовательно, «не соответствует». Я не знаю, что сталось с ним, и считаю, что у него были все основания и право сделаться анархистом, коммунистом, большевиком. Может, он и сделался, и его все так же забрасывают камнями мальчики, ставшие взрослыми, но сохранившие способность по-детски жестоко издеваться над людьми.
Во времена Полковника и даже когда старый Джеми был в расцвете сил, инакомыслие не считалось преступлением. Напротив, эксцентричность в людях восхищала и индивидуальность всячески поощрялась. Многие мужчины и женщины достигали старости, сохранив им одним присущие и придающие им особенную прелесть чудачества. Но ко времени рождения Джонни к инакомыслию уже стали относиться с опаской. Человек, который вел себя не так, как все, или мыслил не так, как принято, представлял собой опасность не только для государства, но — что гораздо хуже — для процветания страны. Даже человек, раскрывший злоупотребления в правительстве, часто рассматривался как душевно неуравновешенный и опасный. И конечно, в политику ему после этого лучше было не соваться. Религия бизнеса требовала ортодоксальности — иначе как же могла страна идти к процветанию?
И в очень многих домах Четвертого района появился к тому времени новый вид американизма, нимало не похожий на американизм Полковника, или старого Джеми, или Томаса Джефферсона, американизм неприятный и напористый — погромный. Только что закончилась победой испано-американская война. Корабли испанской флотилии покоились на дне морском у Сантьяго и в Манильской бухте. Командир прославленного кавалерийского полка требовал прижать всех к ногтю, и сенатор Лодж плел сеть из ложных посулов и вероломства, предназначавшуюся для того, чтобы затянуть народ Америки на путь оголтелого империализма. Это десятилетие было грубым и не слишком благовидным, и, вполне возможно, дети на школьном дворе вели себя нисколько не хуже, чем старшие. Уж, конечно, им было с кого брать пример. Возможно, в городе было слишком много угрюмых людей, привезенных из Польши и с берегов Средиземного моря, чтоб работать на фабриках и заводах. Возможно, Америка страдала несварением желудка, поглощая такое количество дешевой рабочей силы. Возможно, некоторые граждане испытывали временами страх. Любому школьнику было известно, что устраивают забастовки и вредят бизнесу именно иммигранты. Кому из детей не было известно, что мадьяр и поляк и вообще-то не лучше скотины.
Но, как ни объясняй, Герману от этого было не легче.
Много лет спустя, когда дети Джонни поступали в школу в других странах, их принимали там ласково и никогда не смеялись над их произношением или манерами. Много лет спустя Джонни приходилось в тех же самых странах без конца оправдывать американских детей, которых обвиняли в ужасающих манерах, и заступаться за американских бизнесменов, которых обвиняли в грубости, беспощадности и беспринципности; и, раздумывая о том, что лежит в основе всего этого, он пришел к выводу, что след через вереницу лет ведет назад, во двор школы Четвертого района. Дело вовсе не в том, думал он, что американские бизнесмены хуже деловых людей в других странах. Порой они честнее и при всей своей грубости прямее, чем другие. Скорее всего дело в том, что сама Америка, начиная со школьников и кончая крупнейшими финансистами, прежде всего страна, одержимая страстью к бизнесу и преуспеванию; а ведь и бизнес и преуспевание не способствуют хорошим манерам и тонкости мыслей и душевной организации.
В школе на Лоурел-авеню Джонни приходилось заучивать неимоверное количество разнообразной лжи о войне за независимость, о войне 1812 года, об американо-мексиканской войне, об испано-американской войне. Все без исключения краснокожие были кровожадными дикарями, охотившимися за невинными, великодушными, добрыми поселенцами. Все без исключения англичане были угнетателями и тиранами. Очень мало внимания уделялось достижениям, которыми американцы имели полное основание гордиться. Можно было подумать, что вся энергия людей, составлявших учебники истории, уходила на замазывание хищений и бесчестных действий американского правительства, так что уже не оставалось ни времени, ни энергии, чтобы выискивать и описывать явления более благовидные. Джонни учили, что испанцы — вырождающийся народ, склонный к изощренной жестокости, что на войну с ними Америку толкнул чистейшей воды альтруизм, что империалистические махинации людей вроде Лоджа и Рузвельта были продиктованы исключительно христианским милосердием. Он даже учил, что в южных штатах нет хороших людей, и в детстве был твердо убежден, что одна половина южан — прямые потомки Симона Легре, а другая — Бенедикта Арнольда. Раз в месяц по повелению какой-то шалой особы женского пола все школьники, класс за классом, должны были выстраиваться и, положив одну руку на сердце, а другую подняв кверху, как попугаи повторять писклявыми голосами: «Я отдаю свое сердце, свою голову и свою руку своей стране!» Было еще что-то идиотское насчет того, что своя страна хороша и правая и виноватая, но этого, к счастью, Джонни не запомнил. Не знаю, каких блестящих результатов рассчитывали добиться посредством этих дурацких приговорок, но предполагаю, что цель их состояла в том, чтобы вселить в подрастающих граждан слепой восторг перед правительством (и следовательно, перед собой), невзирая на его глупость, продажность и
