Богова делянка - Луис Бромфилд
Когда произошел случай с брюками, Джонни было семь лет, именно тогда он впервые понял, что семья его бедна. Всякая бедность относительна, и, если вы не стоите наг пред лицом господа, всегда найдется другой, имеющий еще меньше, чем вы. Так и семья, к которой принадлежал Джонни, была богаче, чем сотни других семей в городе, но она страдала от худшей разновидности нищеты, именуемой «благородная бедность». Выпадали времена, когда семья не стеснялась в расходах, но чаще у родителей Джонни было гораздо меньше денег, чем у других людей, принадлежавших к их мирку. Жили они прилично, в конюшне всегда стояла по меньшей мере одна лошадь, а то и две, и три, но для того, чтобы поддерживать приличную видимость, им приходилось отказывать себе в вещах, вполне обыденных для их знакомых, экономить на мелочах и всячески изворачиваться. Все это делалось незаметно для окружающих, но бывали случаи, когда кто-нибудь из семьи попадался, как, например, в случае с домодельными брюками. Не было, разумеется, никакой надобности идти на подобные ухищрения, беда только, что в их Городе и при существовавшем тогда уровне цивилизации в Америке поступить иначе было бы просто немыслимо. Мне кажется, будь Александр Гамильтон достаточно дальновиден, он приказал бы отчеканить на американском долларе девиз: «Только преуспевающий преуспевает!» В этом гнездится неспособность рядового американца понимать и ценить жизнь, его привычка тратить свой заработок до последней копейки, а то и просто жить не по средствам. В этом гнездится страсть американца к игре на бирже и его полная беспомощность в периоды финансовых неурядиц — беда того американца, который не владеет домом, где живет, но обязательно имеет автомобиль, того американца, у которого нет сбережений, чтобы прокормить свою семью хотя бы в течение полугода. Видимость должна сохраняться, и немало американцев сложило головы в непосильной борьбе за поддержание фальшивого фасада.
Вот так и семья Уиллингдонов неустанно старалась предстать в глазах всего света богаче, чем была на самом деле, и с годами Джонни все больше ощущал, чего это стоит. По всей вероятности, основную тяжесть забот несла на своих сильных плечах его мать — она была из тех людей, которые созданы для того, чтобы заботиться, которые, завидев издали обузу, стремглав бегут, чтобы подставить плечи. Вся ее жизнь проходила в предчувствии беды или в ожидании удачи, которая даст возможность им раз и навсегда разбогатеть. Отец Джонни предпочитал относиться ко всему спокойно; по крайней мере, никто никогда не видел, чтобы превратности судьбы как-то тревожили его, — исключение составляли припадки страшного гнева, которым он был изредка подвержен. Страх перед благородной бедностью окрасил все детство Джонни и оставил на нем неизгладимый след. Став взрослым, он жил под постоянным страхом, как бы не обеднеть, но в то же время не мог удержаться от расточительства и без нужды швырял деньгами, будто его толкала на это потребность стереть детские впечатления.
9. СТАРИК
Джонни было семь лет, когда он впервые увидел своего деда Уиллингдона. Еще до его появления в доме пошли какие-то странные дела. Началось с того, что как-то утром отец Джонни получил письмо, которое внимательно прочитал раз, потом еще раз и молча передал жене. Она не стала перечитывать письмо, даже не дочитала его до конца, а, просмотрев, швырнула на середину стола и сказала: «Дожили!»
Тогда они не продолжили разговора и вообще до конца завтрака сидели молча, пока наконец отец Джонни не поднялся и не объявил, что ему пора в контору, но в последующие дни Джонни несколько раз слышал, что отец с матерью о чем-то препираются, и наконец мать сказала: «Ну что ж, пускай живет в комнате Мэри». Мэри Крэйн только что вышла замуж, и, поскольку финансы семьи в тот момент опять находились в упадке, новой работницы на ее место не взяли. Отец ответил: «Да, наверное, это его вполне устроит». А Джонни так и остался с неудовлетворенным любопытством. Он пытался представить себе деда Уиллингдона, но у него ничего не получалось, потому что он ничего о нем не знал. Никто никогда не говорил о нем. Джонни знал лишь, что он постоянно путешествует по самым отдаленным уголкам земного шара, что два-три раза в год от него приходят письма, надписанные мелким почерком и адресованные отцу, иногда с заграничными марками. Последнее было получено из Сан-Франциско, а предпоследнее из Китая. Представить себе дедушку Уиллингдона было трудно: мешал дедушка Фергюссон — обладатель очень уж яркой индивидуальности. В глазах Джонни старый Джеми был лучшим в мире дедушкой, и стоило ему задуматься, какой же все-таки дедушка Уиллингдон, как у него перед глазами появлялась богатырская фигура восьмидесятилетнего старика и полностью заслоняла все возможные варианты.
И вот однажды утром дедушка Уиллингдон прибыл, к тому же способом довольно необычным. Транспортный фургон с томсоновского конюшенного двора остановился у дома; он был нагружен тремя большими деревянными ящиками и обитым жестью сундуком, а на козлах рядом с Эдом Томсоном восседал высокий худой старик с седоватой бородой. Одет он был вроде священника, в поношенный черный костюм и широкополую шляпу черного фетра; и глаза со злым блеском были такого густо-синего цвета, что казались черными. Это был дед Уиллингдон, сын методистки и конгрегационалиста, дитя Томаса и Марианны Уиллингдон, которые двадцать лет проспали бок о бок в одной постели, ни разу не обмолвившись словом.
Он вернулся домой умирать. Сундук внесли в комнату домашней работницы, а ящики распаковали в беседке на заднем дворе. В них не было ничего, кроме книг, и
