Это - Фай Гогс
– И что же ему помешало?
– Кто сказал, что ему что-то помешало?
– Мои собственные глаза. Сегодня я раз двести проезжал мимо старого порта и не видел там никакой плотины. А еще, если я ничего не путаю, весь наш военный Атлантический флот базируется в дельте того, «что осталось от реки Джеймс». Вы что, меня совсем за идиота держите?
– Никто тебя не держит за идиота. Все, что задумал старый Джеремайя, не только осуществилось, но и отлично работало еще лет пятнадцать, пока и саму плотину, и водопроводы не разрушило паводками. А устроил он это так: сильно обмелевшая река чуть ниже запруды была разделена надвое каменной насыпью, остатки которой, между прочим, иногда можно увидеть и до сих пор. Оба образовавшихся рукава были заключены в две большие глиняные трубы, постепенно удалявшиеся прочь от старого пересохшего русла… Ты что-то хотел спросить?
Спрашивать я ничего не собирался, потому что был захвачен нахлынувшим на меня чувством дежавю такой невероятной мощи, словно я вот-вот и одним разом был готов вспомнить сразу все еще с тех времен, когда не существовало даже самого времени! И я вспомнил – а вспомнив, тотчас забыл, как забывают имя человека, только что прочтенное на его бейдже – потому что ясно осознал, что больше не имело значения, как я здесь оказался – ведь прямо сейчас происходило нечто несравненно более важное!
Комната сразу ожила. Книжные шкафы и гобелены поблекли, и пространство наполнилось смутными, переменчивыми, угрожающе-одушевленными призраками. Длинный стол, испятнанный крадущимися крысиными абрисами казался мне теперь бесконечно долгим и бесконечно трудным путем к его противоположному концу – туда, где в самой глубине двух бездонных огненных жерл был надежно спрятан прохладный источник, одного глотка из которого мне бы хватило, чтобы навсегда утолить мою неизбывную жажду, растянуть, увековечить эти внезапные – и такие короткие! – вспышки мгновенного чистого постижения, что преследовали меня еще с детства – или же сгинуть окончательно!
Но я также знал, что по обеим сторонам тернистой тропы меня поджидают два чудовища-цербера. В обычной жизни они представлялись двумя старыми чудаками только затем, чтобы скрыть свою подлинную свирепость и мощь. Обмануть их было невозможно, и тем более не могло идти речи о том, чтобы победить их силой.
У меня возникло очень острое чувство, что существовало какое-то иное, безумно простое решение. Оно обязательно должно было открыться мне сразу после того, как я воспользуюсь советом поверенного и признаю свое поражение – смиренно и с достоинством. Вот с этим-то как раз и была загвоздка!
«Поддаться, чтобы победить, значит? И написать хайку про сакуру в снегу и прочее дерьмо?» – подумал я, и мое видение немедленно растворилось, не оставив следа. Помешать мне остаться самим собою не помогло даже невыносимо горькое осознание, что это и есть мой самый главный проигрыш!
– Нет, все это – просто еще одна мысль, не более.
Глава 39
В которой реки правды сметают все препоны, но выясняется, что пловец из меня никудышный
– Что вы сказали? – спросил я, очнувшись.
– А что я сказал? – спросил в ответ священник.
– Вы сказали… Ладно, проехали. Так что там с руслом?
– Никакого русла больше не было. Оно высохло, – терпеливо повторил священник. – Но вот, что тебе необходимо знать про реку Джеймс: индейские шаманы, называвшие ее именем Поухатан в честь…
И тут я не удержался и захохотал.
Люди в моем бизнесе стараются не хохотать без самой крайней в том нужды, потому что всегда есть опасность не удержаться и выхохотать что-то такое, о чем знать не нужно никому, вроде каких-нибудь смачных подробностей про озорства стремного маминого братца Гумбольдта, или бог знает что еще.
Испытание хохотом способны выдержать только те, кто достиг Особой Плутовской Нирваны Двенадцатого Уровня. Из всех моих знакомых к их числу можно было отнести разве что самого поверенного, который запросто мог перехохотать стаю гиен, но даже Эдгар Кейси[53] не заметил бы ничего странного. Священник замолчал и озабоченно уставился на меня.
– Что такое? – спросил он, когда я начал выдыхаться.
– Простите. Мне послышалось, что вы употребили термин «индейские шаманы». Один мой знакомый – а кстати, вон и он, сидит напротив вас с надутой рожей – однажды сказал мне, цитирую: «Услышишь, как старый вождь чиркает огнивом, чтобы раскурить трубку с пейотом и рассказать про маленькую проказницу Покахонтас, резню бледнолицых при Литтл-Бигхорн или проделки Птичьего Духа Квакиутля – можешь смело выкинуть ключи от твоей лачуги – кто-то уже наверняка успел поменять там замки».
– А я ведь тебе говорил, что он тупица, – заметил поверенный.
– Почему опять «тупица»? Разве это не прямая цитата?
– Именно поэтому! Ты как безголовая курица продолжаешь носиться со словами – в том числе с теми, которых я никогда в жизни не произносил! – а ведь только минуту назад нам всем тут показалось, что ты уже был готов выйти за пределы любых слов и покончить со всем этим. Продолжай, Лу. Разжуй ему все до конца – нам ведь так с тобой этого не хватало когда-то!
– Да, продолжайте, отец, а то дедушка переживает, что недостаточно основательно в свое время присел мне на уши.
– Ну так я и говорю, – священник ничуть не был сбит с толку нашей перебранкой, – что некоторые индейские шаманы, называвшие эту реку в честь великого вождя Поухатана – того, что в начале семнадцатого века объединил вирджинские племена в конфедерацию, и, как ни забавно, настоящего, исторического отца той самой малышки Покахонтас – так вот, шаманы верили, что по этой реке их умершие сородичи отправляются к океану, Большой воде. Эта Большая вода, сливавшаяся с небом, символизировала для них желанный путь наверх, в Небесное царство духов. То, что река, подобно змеиному языку, раздвоилась и спряталась под землей в двух глиняных норах, казалось им страшным предзнаменованием, говорившим, что души умерших теперь отравятся в темное Змеиное царство, где их будут ждать вечные муки.
Ты можешь подумать, что где-то уже слышал о чем-то таком. Да,
