Обагренная кровью - Николай Ильинский
— Подожжем этот скирд и, освещенные его пламенем, побежим к другому? Так и засветиться можем! — желчно усмехнулся Пискунов.
— Что предлагаешь? — тяжело дышал Пантелеймон.
— Нас трое, поджигаем сразу три скирда, бежим к остальным трем… К седьмому не успеем, очень далеко отсюда стоит…
— Здесь самая лучшая пшеница была, — горестно вздыхал Прокофий Дорофеевич.
— Ты опять за свое! — еще пуще злился Жигалкин. — Твоим нытьем фашистов только бить…
— Все, разбегаемся! — громко прошептал Пискунов и первым пропал в густых сумерках.
Так в эту ночь почти одновременно сначала в трех местах, а затем быстро во всех шести запылало колхозное поле. Огромные красные языки пламени жадно лизали темноту.
Акулина и Захар долго с тревогой, как загипнозируемые, наблюдали за пожаром, до тех пор, пока не начался рассвет. Разыгравшаяся сначала алыми, затем красными, а после желтыми разводами по бледно-синему небу заря не позволила Захару вовремя спалить последний обмолоченный сноп. И он оттащил его в густые кусты смородины. Вместо яблонь, груш, слив и вишен в бывшем саду сиротливо темнели уже подернутые зеленоватой плесенью пни, а смородина осталась нетронутой, на дрова она не годилась.
Рукотворное зарево над полем быстро развесило алые занавески на окнах хат, и люди, удивленные и встревоженные, просыпались: неужели чей-то двор пожирает пожар? Испуганный староста бегал от дома к дому, в которых жили полицаи, стучал в окна и двери:
— Вставайте, мать-перемать, лежебоки! Беда!
Для Свирида Кузьмича пылающие в поле необмолоченные снопы пшеницы представляли серьезную угрозу со стороны оккупационных властей: могут и его обвинить в ротозействе или даже, чего староста боялся пуще всего, в потакании партизанам. За такое могут и повесить! Полицаи по его распоряжению, громко крича, матерно ругаясь и размахивая плетками, гнали мужиков тушить пожар. И те с баграми, вилами, граблями и лопатами, широко и равнодушно зевая спросонья, лениво двигались по освещенной пламенем дороге. Однако усмирить огонь они уже не могли. Постояли, посмотрели, как догорают остатки скирдов, и возвратились домой кто досыпать, кто обсуждать случившееся.
— Смелый кто-то!..
— Не пожалел хлеб!..
— А может, оно и к лучшему…
— Но как посмотрят на это немцы!..
— У нас еще в степи много скирдов…
Утром в Нагорное прибыл отряд немецких карателей. Вместе с полицейскими солдаты двинулись к лесу, где открыли беспорядочную стрельбу по деревьям и кустам орешника, пугая лишь птиц и другую лесную живность. Поджигатели, перебравшись через Покровский лес, были уже очень далеко.
Учитывая тот факт, что нагорновцы, по словам старосты и полицейских, сами, без всякого понукания, быстро отреагировали на поджог скирдов и якобы всем селом побежали в поле, немцы в какой-то мере сняли с жителей часть вины за пожар, а также придерживались версии, что уничтожение хлеба — дело рук разыскиваемого летчика. Но даже староста в эту версию не верил: один человек за такой короткий промежуток времени не мог поджечь сразу шесть скирдов, находящихся неблизко друг от друга.
Поскольку немецкие власти строго-настрого предупредили старосту о личной ответственности за сохранение оставшегося хлеба, было решено, что не сгоревшие скирды будут теперь день и ночь охраняться полицаями, которым давалось полное право арестовывать незнакомых и подозрительных лиц и открывать огонь по своему усмотрению. Больше всех досталось от Свирида Кузьмича Митьке за долгий ремонт молотилки:
— Пойдешь под расстрел за саботаж, сопляк, — грозил староста.
— А вы дайте мне запчасти, — сердито шмыгал носом Митька. — Прежде чем меня расстрелять, немцы с вас потребуют запчасти.
— Я — не МТС!.. Где я тебе их возьму?…
— А я где?
— Старые используй, приспосабливай, болван… А еще среднюю школу окончил, недотепа!
— А вы тепа! — бурчал Митька.
— Ну ты мне еще поговори! — показывал увесистый кулак Свирид Кузьмич. — Смотри, чухайся побыстрее, не то…
— Сам чухайся, свинья тупорылая, — прошептал вслед уходящему старосте Митька.
— А ты будь художником, — неожиданно предложил Митьке Виктор.
— Что?! Какой из меня художник?
— Никакой, — спокойно сказал Виктор, — изобрази, что активно работаешь, а сам… Понял? Видел «Бурлаков» Репина? Они тянут, тянут баржу, а все на месте…
— Понял, — зло усмехнулся Митька, — побуду и живописцем!
Перепалка между ним и старостой происходила несколько раз за день, но всегда заканчивалась просьбой Свирида Кузьмича постараться, на что Митька в знак согласия бодро кивал головой, а когда тот уходил, чертыхаясь, какую-либо хорошую деталь забрасывал как можно дальше. Нет деталей, нет запчастей — нет ремонта!
VII
Жизнь в Нагорном после двух пожаров начинала налаживаться, насколько это было возможно в условиях оккупации. Даже мадьяры, охранявшие лагерь военнопленных, как-то присмирели, перестали так нагло посматривать в сторону женщин: если одна из них отважилась зажарить в пылающем доме самого их коменданта Гамара с его адъютантом впридачу, то рядовой и вовсе мог попасть в такую переделку, из которой выйти живым было проблематично. Солдаты перестали даже по утрам и вечерам обкладывать пометом хаты, в которых жили, сняв штаны и сверкая естеством. Из досок соорудили несколько нужников за глухой стеной жилья. И военнопленных бабы могли больше подкармливать — новый комендант не то чтобы смотрел сквозь пальцы на переброс через колючую проволоку сумочек с вареным картофелем и другой нехитрой снедью, а пока еще только присматривался к поведению местных жителей.
— Теперь многие ваши красноармейцы выживут, — делился своими наблюдениями, зайдя в первую попавшуюся хату, где всегда ему были рады, сменившийся с поста охранник Ласло.
— Дай-то Бог!
— Смиловался Господь! — радовались женщины, особенно старушки, у которых сыновья и внуки вот так же, может быть, голодали и умирали под прицелом фашистских извергов.
После отъезда карателей из Нагорного Захар Денисович решил пройтись по улицам села просто так, якобы в виде прогулки. Около двора Анны Анисовой он, опять же вроде случайно споткнувшись на ровном месте, замедлил шаги, хотел уже было отворить калитку, как вдруг навстречу ему попался полицай Егор Гриханов.
— Как жизнь, Егорка? — завел скорее для порядка, как обычно, разговор Захар.
— Какая это жизня, Захар? — недовольно отозвался полицай. — Черт бы ее совсем побрал!.. Ты же вот не захотел к нам идти!..
— В мои годы-то?
— Верно, — согласился Егор, — тут рысаком нужно бегать… Вот нынче по полю носились, как угорелые, ни одного снопа не спасли… Вместо прежнего бригадира теперь мы баб и стариков из хат на работу выгоняем, ну, как в бытность колхоза… — Он достал из кармана кисет, из другого вынул клочок газеты, начал скручивать цыгарку и слюной склеивать края газеты. — Такая она наша жизня, Захар Денисович, хуже некуда, вот курить потянуло с досады, раньше дыму не терпел, — вздохнул он. — А тут еще Катька
