Кочевые повести - Илья Одегов

Игорь встретился взглядом с Дулатом и вдруг, неожиданно для самого себя, встал. Все обернулись к нему. Игорь подошел к Дине и поцеловал ее в лоб. А потом взял за руку и повел к воротам. Ему казалось, что ноги его почти не касаются земли. Он имитировал шаги, но не чувствовал тяжести своего тела. И так же легко рядом с ним летела Дина.

Перед тем как открыть калитку, он обернулся:

– Я увожу ее отсюда.

Они вышли на улицу, аккуратно прикрыли калитку, а потом за их спинами что-то оглушительно грохнуло. Игорь увидел, как из забора вылетела медленная пуля, прожужжала, будто сонная муха, мимо его груди. Игорь хотел протянуть руку и поймать ее, но передумал. Калитка вновь распахнулась, на дорогу выскочил Чингис с ребятами. Чингис разевал рот, как только что выловленный окунь, вертел дико глазами, но Игоря с Диной почему-то не замечал.

За оградой дома напротив взвыл пес, бросаясь всем телом на доски забора, и выл, и лаял отчаянно, захлебываясь, так, словно увидел призрака. Кто-то из ребят Чингиса выстрелил в него, и пес, булькнув, затих.

* * *

– Все мы люди, – говорил Кудайберген. – А вера для человека – дело трудное. Это ведь по определению штука бездоказательная. Молись сколько хочешь, а результат тебе все равно не гарантирован.

Игорь слушал вполуха – старался сосредоточиться, но ничего не получалось. То, что произошло в доме у Дулата, сейчас казалось странным ночным кошмаром. Он отчего-то совершенно не помнил, как они с Диной добрались до мечети. Кудайберген отвел ее в заднюю комнату, где можно было поспать или хотя бы полежать и прийти в себя, а Игоря пригласил попить чаю в маленьком саду. Они сидели за вышарканным белым пластиковым столом, к ножкам которого для устойчивости были привязаны крупные булыжники.

– Да, – продолжал Кудайберген, звонко помешивая сахар в пиалке. – Но тут штука в том, что религия основана не на вере, а на знании. Парадокс, да?

Игорь кивнул рассеянно.

– И ты скажешь, что знание это устарело, что его исказили и потому оно неверно. А на деле оно просто хорошо зашифровано. И те, кто ключи к шифру имеют, не торопятся, ой не торопятся давать их остальным. Пусть те просто верят или не верят. Понимаешь, о чем я?

Игорь пытался уловить слова Кудайбергена, но мысль все время ускользала как змея. Только схватишь ее за хвост, а ее и нет уже.

– Вот почему, например, у христиан служители ходят в шапках, а прихожанам шапки нужно снимать? Как же правильно в гости в Божий дом ходить: в шапке или без? Понимаешь, да? Или вот почему везде женщин пускают в храм только в платке?

– Я не знаю, – пожал плечами Игорь.

– Во-о-от! – тыкнул пальцем в небо Кудайберген. – У нас тоже ритуалов и правил много, не без этого. Только мы делим: есть шариат и тарикат. Тарикат – это путь, а шариат – правила, ритуалы. Хорошие, мудрые правила, цель которых – чистота тела и порядок в мыслях. Вот только, знаешь, я встречал много, очень много людей, которые оразу держат, намаз пять раз в день читают… Прямо-таки праведники! А сами потом, после намаза, воруют, грабят, обманывают. И вот получается, что форму они повторяют, а каких-то самых важных ключей не имеют, чтоб за формой этой раскрыть содержание. И ты спросишь, а где же эти ключи взять? Ключи-то есть, только их не всем дают, понимаешь? Там они где-то, в Мекке, в Ватикане, в Иерусалиме…

Кудайберген допил чай, поставил пиалку на стол и откинулся на стуле, довольно улыбаясь.

– Ну а я сам свой ключ нашел. Аллах, конечно, рассудит, но, по мне, так ключ – это совесть. Совесть – это что? Это Создателя весть. Со-весть. Понимаешь? То есть, по мне, так важнее тарикату следовать, на пути своем к совести прислушиваться, к сердцу и разуму, меру соблюдать во всем, любовь искать в сердце ко всем, кто тебя окружает, – вот это и есть ключ, и больше никакие другие ключи не нужны. Все, что надо, само откроется, когда время придет.

– Слушай, Кудайберген, он ведь там всех поубивал, наверное, – вымученно сказал Игорь. – А я здесь сижу, чай пью.

– Вот! – закричал Кудайберген. – Вот это и есть совесть! Но ты не переживай, брат. Дулат ведь все наперед знает. Он подготовился.

– Не знаю, не знаю, – покачал головой Игорь. От чая его бросило в пот, а потом сразу начало знобить. – Слушай, я, кажется, совсем разболелся. Как только сюда приехал, так у меня то живот крутит, то температура поднимается, то дышать становится трудно.

– Это нормально, дорогой! – улыбнулся Кудайберген. – Нет человека, который бы не был подвержен болезням. Все болеют: и святые, и преступники, и богачи, и нищие. Ты слишком сильно заботишься о своей болезни. Заботься лучше о себе.

– Заботься лучше о себе, – медленно повторил Игорь. – У меня ощущение, что кто-то мне уже это говорил. Может быть, Махмудик? Ты знаешь, я тогда у Махмудика так много всего понял. И все забыл.

– Ты не забыл, – Кудайберген встал и принялся убирать посуду со стола. – Оно все у тебя внутри. Самые важные знания – они ведь приходят в тумане. Всегда трудно подобрать нужные слова. Это как перевод поэзии на другой язык. Как ни старайся, а что-нибудь потеряешь или что-нибудь приврешь. Но иногда нужно сказать – и только тогда поймешь по-настоящему. Пойдем внутрь. Скоро время истечет.

– Время? – переспросил Игорь. – Время чего?

– Дулат говорил, что тебя нужно ровно на два часа задержать, а потом все.

– Откуда Дулат знал, что я… – удивленно воскликнул Игорь и тут же осекся. – Впрочем… А что все?

– Все, свободен! – засмеялся Кудайберген. – Иди к Дине. Домой ее нужно вести.

* * *

Роза плакала, сидя на скамейке у ворот. Дулата нигде не было видно. Дина кинулась к маме, обняла. Роза изо всех сил прижала к себе Дину так, что со стороны казалось: еще чуть-чуть – и сломает, подняла заплаканные глаза.

– Счастье-то какое! – всхлипнула она. – Живы все. Все живы.

– Что здесь произошло, Роза? – Игорь почувствовал себя неудобно, возвышаясь над ними, и присел на корточки.

– Этот рыжий, – Роза улыбнулась, всхлипнула и покачала головой. – Я ведь и не узнала сразу. Аманбек ведь это был. Конечно, бороду отрастил, в капюшон спрятался. Понимал, что узнаем, стыдился, наверное.

– Аманбек… – наморщил лоб Игорь, пытаясь вспомнить. – Это же… пропавший муж Алуы, что ли?

– Ага, он. Как вы с Диной исчезли, Чингис вообще разъярился. А Аманбек все его успокаивал. Только без толку. Я уж думала, что все, конец нам. Молиться начала тихонько, просить, чтобы Аллах Махмудика пощадил. Я ведь его в доме заперла, в кладовке. Предчувствовала, что добром все это не кончится.

Дина промычала что-то, прячась у мамы под мышкой, и Роза погладила ее по волосам.

– Хотела в дом пойти, так один из этих меня схватил. «Куда, – говорит, – а ну сядь». Хорошо, не ударил. Я и села. А Чингис Дулату пистолет к голове приставил и говорит: вставай, мол, на колени. У Дулата ведь ноги слабые, он сидит-то кое-как, а тут – на колени. О-ой, – она шмыгнула забитым носом и тяжело выдохнула через рот. – В общем, Дулат только плечами пожал, а Чингис как пнет стул по ножке, стул сломался, а Дулат с размаху на землю плюхнулся. Я в слезы, а Алуа с крыльца соскочила, и – никто и дернуться не успел – к Чингису подлетела и как даст ему в нос. Ал-ла, она ему, наверное, нос вообще сломала. Барана режем, и то столько крови нет. Я думала, он захлебнется. Ох, и смех и грех. Чингис захрипел, Алуу за волосы схватил и рядом с Дулатом на землю швырнул. Уже руку с пистолетом поднял, а кровь-то течет, дышать ему трудно. Он голову назад запрокинул, начал носом швыркать, тут в него Аманбек и пальнул. Сразу насмерть. Остальные перепугались, что делать, не знают. А Аманбек капюшон снял. «Простите, – говорит, – Роза-апай, и вы, Дулат-ага, и ты, Алуашка, меня прости. Мы сейчас приберемся и уедем. Давайте, ребята, чего стоите. Этого в мешок и в машину, по дороге выбросим». Командовать, в общем, начал. Ну все и послушались. Один там – длинный такой, высокий – буркнул что-то против, но взгляд Аманбека перехватил и затих