Береги косу, Варварушка - Варвара Ильинична Заборцева
За столом сидели бабушка, мама и мы с Файкой. Были тогда котлеты, накануне дядя убил лося. Ели с картошкой, еще своей, не завозной, хотя без ледохода жили уже довольно долго. Хорошо сидели, спокойно, не было скрипа. Пока бабушка не завела разговор:
– Я тут подумала, дом-то по швам трещит… Может, надо продать? Не знаю…
– А кому?
Не припомню за мамой такой прямоты. Обычно они с бабушкой ходят вокруг да около. Знаю, боятся прямым словом друг друга случайно обидеть, а выходит наоборот. Разговор начинает раскачиваться, как порванная паутина на потолке, которая всю пыль поблизости собирает. И выходят не те слова, не тот разговор. В этот раз вышло без раскачиваний, предельно честно или слишком поверху.
– Да так, был тут один…
– И землю хочет?
– А на что нам земля без дома?..
– Лучше дом без земли. Давай поле продадим? Пускай строится рядом. Давно пора было прекращать все эти картошки, морковки. А теперь уж точно. Не поле, а сугроб, только снег убирать. Ледохода не дождешься, уезжать надо. Захочется дом повидать – взяли приехали. Да, дом надо оставить, землю отдавай, если возьмет.
– Может, Марфа или Файка построиться захотят…
Тут я не выдержала. Почему это мы должны строиться, когда у нас есть большой, крепкий прадедушкин дом? Выходит, бабушка все же задумала дяде Юре дом оставлять, хотя он ей даже не сын, а зять. Тетя Анфиса редко бывает на Кулойских, давно на Широкие уехала. А дядя все больше приезжает на Кулойские, хотя родом даже не с Беловодья. Многие, наоборот, уезжают, а он повадился. Да, крепко дедушка приучил дядю Юру к нашим лесам, реке и озерам. Почти и не видим его. Когда была река, на ней пропадал. Сейчас тоже где-то ходит. А я разгорячилась:
– Это дядя пускай строится. У нас дом есть.
Тук.
Это не я стукнула по столу, я сдержалась. Это дядя снял со спины тяжелый железный пехтерь. Видно, удачно сходил на озеро, аж с веранды его слышно.
Тук-тук.
Идет с веранды в сам дом. Его длинным ногам достаточно двух шагов.
Тук-тук-тук.
Стучится в дверь и заходит. Стало не до прежнего разговора. Бабушка принялась охать. Мы с Файкой любим слушать, как бабушка охает. Особенно если вместо «ах» и «ох» позабытое слово «андели» – значит, большая радость.
– Андели-андели! Де-евки! Рыбы-то, рыбы-то! Юра, где ты поймал?
– Это дедушка послал. На его озерках. До них еще никто не добрел. Жарь давай, почти не солил. Утром еще плавала.
– Поди, голоднехонек! Садись давай с нами за стол.
Чаю согрели, попили. После почистили рыбу. День доходили, а утром дядя перебрал пол. Прохудилось всего две половицы.
Беседа луковая
На грядках язык сам собой развязывается.
Пока руки при деле, голову разговором занять – самое то. Много их было, разговоров на грядках, пока грядки были. Только вот что интересно. Помню, домой зайдешь, руки моешь, вспоминаешь, о чем говорили… все на гряде осталось.
Все, да не все. Один разговор крепко запомнился, как сейчас его слышу.
Бабушка, мама и я сажали лук.
– Бабушка, почему посадишь луковицу, а она слегка выходит на поверхность? Мне ж не мерещится? Вернешься рядки зарывать, а луковицы чуть выскакивают из земли. Почему?
– Откуда ж я знаю. Всегда оно так. Водичка, может, испаряется, земелька шевелится, не знай почему. Запорхай, главно, получче, а то вороны вытащат.
– Не, мне интересно. Земля выталкивает луковицы, потому что не принимает или хочет помочь? На добро или на худо, бабушка?
Приходит мама:
– Да вам сама земля говорит: девки, купите лук, да и весь сказ.
Замяли разговор, но потом бабушка добавляет:
– Давай-ко лучче верить, что земля лук поближе к солнцу выталкивает. Не хочется верить, что отторгает. Мы же с душой…
Печка на ладан дышит
Пошла до бабушки Устиньи, редко хожу, может, и обижается. Из ее дома река хорошо видна. Прихожу, а она у окна сидит. Валенки на ногах, и мне выдает, папины. Не стала ей говорить, сама поменьше нашла и переодела.
– Марфушка, надо же! Как раз творожок сделала, проходи! На сыворотке блинов разведем, садись!
По полу и правда холодно. Печка трещинами пошла, видно, совсем тепло не держит. Как наша река – белая, с виду крепкая, но по швам трещит. Думала дров принести, но вижу, много наношено, вижу, нужнее я за столом. Просто посидеть. Блины сами собой напекутся, когда за столом кто-то сидит.
Вижу, на чай воды не хватает.
Пошла снег топить. На реку не хотела смотреть, но посмотрела. Сразу папа в глазах.
Странно выходит. Я дом задумала строить, а папа будет все дальше от него. Позвать бы его, да разве докричишься.
На открытой воде было бы легче. Папа, как рыба, на середине реки слышит шорох на берегу. Мой голос точно узнал бы, даже с дальнего берега.
С нашими новыми льдинами все иначе, они трещат изнутри. Новый звук поначалу трогает ум, а потом привыкаешь к тихому, но непрерывному треску. С первого года или с девятого.
Вот здесь, под угором бабушки Устиньи, папа учил меня кататься на лодке. Говорил, освоишь лодку, все Беловодье сможешь покорить. И я научилась. Только лодки лежат под снегом. А папа без меня и без лодки пошел покорять берега. Только… когда я беру весла, выхожу на воду, разве хочу покорять? Странное слово. Даже я, с моим-то речным и лодочным опытом, знаю, на деле оно бесполезное. Ладить придется с рекой, поперечных и своевольных она не выносит, это я запомнила с первого раза.
Одним летом задумали мы с Никитой, внуком тети Клаши, реку переплыть. Каждое лето вместе и все что-то придумаем. Никому в голову не приходит на другой берег плыть, а нам пришло. С нами собрался папа Никиты, дядя Игнат. Его незнакомая земля заманила, а нам хорошо, с нами взрослый, значит, можно.
До середины реки шла хорошо, уверенно. А потом поняла, что такое поперек, – значит напролом с одного берега на другой. Вся моя сила в руках и ногах, а берег не становится ближе. Гребу, копошусь, а остров дальше и дальше. Никита шустрее меня и крепче, тоже становится дальше и дальше от меня. Вижу оба берега, но они одинаково далеко. И тут я ложусь на воду. Просто ложусь на воду на середине реки. Может, силы закончились. Может, стало понятно, что тратить их поперек воли реки – бесполезное дело.
Меня вытащили Никита и дядя Игнат. Вдвоем подхватили
