Береги косу, Варварушка - Варвара Ильинична Заборцева
И тут я прошла глазами с конца ряда к его началу. Венки начинали ряд.
В наших лесах заблудишься – никто и не заметит, а в черных полях даже похороны распахнутые – издалека простятся близкие, далекие, свои, чужие, даже такие, как я, случайные. Не знаю ни судьбы, ни имени, но невольно простилась.
Воспоминаниями отвлекаюсь от мыслей, что ходят по нашему кулогорскому дому.
Дяди Юры нет уже пятый день. Часто ходит на Карась-озеро, но раньше будто всегда быстрее возвращался. И зачем ему эта рыба, когда бабушка места себе не находит? Угрюмое Карась-озеро, высокий лес вокруг. Замерзнешь, и неизвестно, кто и когда увидит.
Дом Никиты стоял посреди поля. Жил он один и, кажется, никого не думал впускать надолго. Если нужно, сам погостит. Я даже усомнилась, приглашал ли он меня.
По дому ходила кошка по имени Тиша. Пушистая, шерсти много, а звуков мало. Тиша и правда тихо ступает, мягко. Мурлычет лишь на руках у Никиты. Хорошо на них смотреть и слушать их.
Никита ушел от нашей реки еще до последнего ледостава. Будто знал, что нужно искать более надежное место для дома. И кажется, нашел. Теперь вокруг него столько земли, что можно сады вырастить. Только много сил ушло на дом. Долго Никита возводил эти стены, сам. Кажется, с папой они давно потеряли связь. Не знала, говорить ли ему, что дядя Игнат ушел взрывать лед. Не помню, сказала ли.
И все же крепкие стены вышли. Спокойнее мне стало за Никиту и неспокойнее.
От кого-то недавно услышала: «Дома строят женщины. Мужчины возводят стены».
Может, оно и так. А может, немного иначе: в одиночку строятся не дома, только стены.
А может, и за стены одному не стоит браться. Мой папа так и не достроил веранду в доме бабушки Устиньи. Стены с горем пополам возвел, крышу набрал, а ступеньки не успел. Хотя последний ледостав пришел позже обычного, будто оттягивал холода и снега, но они все же пришли и довольно резко. Так и остался дом ждать ледохода – с новой просторной верандой, но без крепких ступенек. Папа сложил ящики или что-то похожее друг на друга, чтобы перезимовать, а с первыми журавлями доделать все по-человечески. Так и попадает в дом бабушка Устинья, смотря под ноги. И веранду не берется одна обживать, папу ждет.
Я не осталась у Никиты надолго.
– Береги себя.
И больше ничего не сказала, но… поняла, что прикипела душой к его душе с неведомой силой, неведомой ни ему, ни мне. Простилась, не желая остаться с ним, а желая ему света и сил в дорогу, на которую он ступил в одиночку. Коснулась его щеки невольно, а вернее… по воле душевной. Левой щеки губами, правой щеки рукой, будто в круг обережный взяла.
И отпустила.
Пускай частица белой воды, что успели впитать мои руки и губы, разольется вокруг его глаз. Целебной водой про запас останется, сбережется, чтобы не знали засухи, видели чисто и ясно. То ли его глаза всегда были темными, просто не замечала, то ли напитались новой землей. Наверное, это не важно, вода все равно пригодится.
Касание вышло тихое, бессловесное. Ан нет. Последнее слово было за ним:
– Спасибо.
Сколько ни пыталась отвлечь взгляд воспоминаниями, глаза сами собой в окно посмотрели. Случайно увидела, как между высокими сугробами выносили соседа из дома напротив. Видел ли кто еще, не знаю. Жил один, кое-как. В холодное время покойник не сразу дает о себе знать ближним, но, видно, кто-то все же зашел его проведать. Несли чужие люди, точнее, случайные – кто оказался под рукой. Никогда не видела человека такого ледяного цвета. Замерз в своем же доме. Дрова оказались не вечными.
Выходит, что до последнего дня в своем доме прожил. Никуда ни за кем не пошел. А мой папа решил рискнуть, и Никитин папа тоже. Пока еще никого не вернули на Кулойские угоры с тех мест, где лед будут подрывать. У нас, на Кулойских, толком никто и не знает, где именно. Может, и обойдется, мирно решат, что делать с ледоходом.
Выходит, Никита не проводил отца, а я проводила папу до самой возможной границы. Догнала его все же, нашла. Никанор был со мной:
– Марфа, перестань реветь. Чего ты отца живьем хоронишь? Никого не убьют, вернется он.
– Я знаю, что он вернется. Но… другим вернется. Слишком многое переменится. Если не в нас, то вокруг.
И правда. Из ниоткуда пришел снег. На всю ночь зарядит, не иначе. Ни тропинки с утра не найдешь, ни следа. Огребаться придется.
Лишь бы дядя дорогу нашел и вернулся из леса домой.
Белесое русло
Кто, если не беловодец, может рассказать о том, что такое весна. Мы возрождаемся каждый год вместе со своей рекой.
Или возрождались. Не знаю, как теперь говорить, в каком времени – россыпью время теперешнее. Солнце катается, как прежде, а река стоит и держит холода. Дни идут и стоят одновременно. Вот и тянется время от снега до снега – россыпью на мосточки.
Каждый свое крыльцо метет:
– Огребаешься, Марфуша? Успеваешь ли?
– Огребаюсь, куда денешься! Метет и метет.
– Не говори! Только успевай огребаться.
– Снег-то ладно, разметем. Лишь бы не лед.
– Да, поскользнуться – дело нехитрое.
Оказалось, не только лед, но и вода может землю из-под ног забрать. В очередной день рождения мое тело придумало не принимать воду. С раннего утра каждый глоток выходил обратно. Пила через силу. А к вечеру сил не осталось. Они бы и раньше закончились, только днем я крепко заснула.
Обрывками помню стол рядом с кроватью, бабушку, маму, Файку и тетю Клашу. Чай с тортом, но я не ела. Только задула свечи. Никанор приехать не смог. Может, и к лучшему. Он часто видел меня в болезнях, вытаскивал из них, но эта была слишком странная. Я просто высыхала. Не видела свои губы, но, кажется, к вечеру они стали бесцветными.
Проснулась, а рядом гости мои тихонько чай пьют. Думали, сон вылечил, тоже чашку налили.
