Не река - Сельва Альмада

Энеро завелся и похлопал ее по коленке.

Одно дело – погулять, и совсем другое – семью заводить.

Сказал он.

* * *

Дом знахаря Гутьерреса выглядел почти так же, как в его воспоминании, только стенка из рифленого поликарбоната исчезла, и теперь все было кирпичное. Одно время дела у Гутьерреса шли в гору. Он пользовал местного политика, и тот рекомендовал его всем знакомым, сплошь богатеям. Потом политик попал в автокатастрофу, и его парализовало. Гутьеррес раззвонил, будто с Божьей помощью поставит его на ноги. Но Бог не помог, и сам Гутьеррес со всеми его окуриваниями и заклинаниями тоже не справился. Политик так и остался паралитиком, а знахарь впал в немилость. Пришлось вернуться к бедной клиентуре, лечить несварения, выводить глистов у ребятишек и вытравливать нежеланных младенцев из животов их мамаш.

Когда Энеро с приятелями приходили насчет Утопленника, к Гутьерресу очередюга стояла. А теперь никого не было.

Жена Гутьерреса поджидала их у одной из дверей. Дом хоть кирпичом и облицевали, но галерею с кучей дверей оставили – и все были распахнуты, кроме той, что в комнату, где Гутьеррес принимал посетителей.

Жена провела их в кухню и поинтересовалась, принес ли Энеро деньги. Энеро протянул ей стопку банкнот, и она пересчитала при них.

Хорошо.

Сказала она.

Ты жди тут.

Сказала она.

А ты иди за мной.

Сказала она.

И заплаканная девушка Энеро, сгорая от стыда, пошла за ней.

* * *

Энеро сел и закурил. Задумался, на кой им столько дверей и комнат, если жили в доме вроде бы только Гутьеррес с женой. Полосатый кот вспрыгнул на стол и, давая себя погладить, выгнул спину под рукой Энеро. Потом цапнул его за палец и перескочил на буфет. Оттуда взглянул на Энеро, но тут же утратил интерес и начал вылизывать лапу.

* * *

Через некоторое время вернулась жена Гутьерреса вместе с девушкой. Энеро встал в знак уважения к хозяйке дома. Девушка смотрела в пол. А вот жена Гутьерреса – прямо ему в глаза.

Ты, если детей не хочешь, яйца себе отчекрыжь!

Сказала она.

* * *

Всю обратную дорогу они молчали. Она отсутствующим взглядом смотрела в окно. Руки сложила на коленях. Когда доехали, Энеро хотел что-нибудь сказать, но ничего не придумал. Она тоже не стала ждать, открыла дверцу и быстро вылезла. Зашла за калитку из рабицы, не обернувшись.

Больше Энеро ее не видел. Потом общий знакомый рассказал, что она переехала в Буэнос-Айрес.

* * *

Много лет спустя, когда Эусебио сообщил, что у него будет ребенок, Энеро слегка ему позавидовал и отчасти пожалел о своем поступке. Так бы хоть раз в чем-то обставил Эусебио. Но тот всегда его опережал. Даже умер первым. Раньше всех ему случилось это откровение.

* * *

Энеро так до конца и не понял, что произошло на реке той ночью. Спор этот – непонятно до сих пор то ли по делу, то ли Эусебио кто-то лапши навешал. Он давно какой-то потерянный был, Эусебио-то. Работал мало, зато пил как не в себя.

Они с Чернявым поругались, и Эусебио куда-то пропал на несколько часов. Вернулся бухой в сопли, и сразу ему приспичило порыбачить.

Но они-то почему дали ему уплыть на лодке? Почему не остановили? Почему вот так вот запросто отпустили?

Да вернется он.

Сказал Чернявый.

Но он не вернулся.

Сколько времени прошло, прежде чем они начали его искать? Выкрикивать его имя в темноту ночи. Догадываться, что он не приплывет ни сегодня ночью, ни потом. Потому что пришлось нащупывать его баграми и вытаскивать. Много часов спустя, за много километров оттуда. Пузатого, брюхатого рекой, выпучившего глаза в тщетных поисках света.

* * *

Мариела и Люси ложатся на грязный песок у берега. Кучка подростков, вряд ли сильно старше их, пьют пиво, развалившись на мелководье. Передают бутылку, громко галдят, смеются. Видно, что нездешние. Наверное, поселились в каком-нибудь доме из тех, что здесь на острове сдают на выходные, поодаль от лачуг местных. Мариела и Люси бывали в таких – зимой, когда дома пустуют, они с друзьями забираются туда пить вино и забивать косяки. И всегда уводят какую-нибудь мелочь, безделушку, пепельницу, допустим, которую в свое время кто-то свистнул из отеля в стране, где им никогда не суждено побывать.

Как только они появляются на пляже и ложатся загорать, приезжие парни начинают шуметь сильнее, привлекая внимание. Бодаются под водой, запрыгивают друг другу на закорки. Вчетвером хватают одного, вытаскивают из реки, вываливают в песке.

Мариела смотрит в небо, прозрачное, не в пример окружающей их воде. Вечером, на танцы, она наденет лучшее свое платье. Она за ним с дядей ездила в Санта-Фе. Сначала перебрались через реку на большую землю. Потом сели на автобус. Вырваться с острова – всегда большое событие. Ехали по туннелю под рекой. Там было темно, хотя стоял день. Все машины с включенными фарами. Она во все глаза глядела в окошко, где, правда, мелькали только бетонные стены с водяными потеками. Не хотела ничего упустить. На автовокзале дядя велел ей сходить в уборную, пока есть возможность. Сам встал у киоска, свернул папиросу и ждал, рассматривая обложки журналов. Она отправилась в туалет, медленно – торопиться некуда, всего и делов: пописать, вымыть руки, поправить подводку. Какие-то типы в баре уставились на нее и что-то сказали, но она не поняла – слишком тихо. Ей нравится чувствовать на себе мужские взгляды. Как будто тепло поднимается из живота и растекается по щекам.

В туалете пахло мочой и моющим средством. Старуха в синем халате нарезала и складывала туалетную бумагу. Мариела хотела взять листик, но вспомнила, что у нее нет мелочи. Только крупная купюра, которую дала мама. Так что Мариела покачала головой, взгляд старухи погас, и она недовольно вернулась к нарезанию и складыванию. Мариела пописала, не садясь на унитаз. Стоя враскорячку, увидела, как янтарная струя вырывается между ног и бьет в фаянс. Отыскала бумажку в кармане джинсов, подтерлась, натянула трусы. Вышла из кабинки, вымыла руки. Старуха снова выжидательно взглянула на нее – не купит ли листик вытереть руки. Но Мариела вытерла о штаны. Поправила макияж и ушла.

Потом суета на пешеходной улице, выбор платья. Зайти в примерочную, надеть, пройтись перед дядей и продавщицами. Дядя своего