Том 5. Смерти нет! - Андрей Платонович Платонов
– Эх, женщина! – сказал он вслух. – И горючее ты пережигаешь зря, а главное дело, машину утомляешь – ведь ты рвешь ее такой работой, мать своего семейства!.. У меня таких, как ты, желудок не переваривает!
И Гвоздарев пошел через поле к трактору.
– Стоп! – указал он Евдокии Гавриловне.
– Чего ты! – крикнула она со своего места. – У нас план большой. Некогда стоять.
– А мне есть когда о вас заботиться?
Евдокия Гавриловна остановила машину.
Гвоздарев обошел трактор, подумал и залез на гусеничный ход, чтобы осмотреть мотор.
– Видал такую машину иль первый раз только? – спросила его Евдокия Гавриловна.
– Такую-то? – отозвался Гвоздарев. – Да сколько ни есть сейчас женщин в вашей деревне, они за всю свою жизнь столько детей не нарожают, сколько через мои руки моторов прошло – всех систем, серий, наименований и назначений!
– А ну, еще чего скажешь? – улыбнулась Евдокия Гавриловна. – Гляди там скорее, мне стоять некогда…
Антон Гвоздарев углубился в машину. Особенно его заинтересовала система подачи воды в рабочие полости цилиндров, что должно уменьшать расход горючего и смягчать тепловое напряжение двигателя.
– Кто тебе, какой это изобретатель-конструктор питание водой такое устроил? – озадаченно спросил Гвоздарев.
– Это я сама! – сказала Евдокия Гавриловна. – Теперь машина сильнее тянет и ровнее…
– Всегда сильнее тянет?
– Когда как! А то и не заладит!
– Одна работала?
– Одной не справиться было… Два слесаря из МТС работали, и сам старший механик думал – сидел.
Гвоздарев поднял голову от мотора и вздохнул:
– Думал – сидел…
– А что, плохо сделали?
– Оно неплохо, а без расчета… Все приблизительно ляпали, наугад. Мысль была золотая, а родилось из нее ублюдочное дело… Ишь, ну что это такое? – Гвоздарев потрогал пальцами трубки на цилиндрах. – Где тут расчет был? Как у тебя впрыск в цилиндры идет? У тебя то горячая вода туда попадает, то похолоднее, а то никакой нету. Вот у тебя и машина так работает – то она у тебя, как богатырь, бежит и на ходу смеется, то сохнет, как чахоточный, зубами скрипит и плюется огнем…
Евдокия Гавриловна загрустила.
– Я и сама вижу, Антон Александрович, что не ладит что-то… Да все некогда подумать и систему перебрать, пахать надо…
Она вынула теплый платок из рабочего ящика и повязала им голову; нездоровье ее еще не прошло, и она зябла. Антон Гвоздарев нечаянно, между делом, посмотрел ей и глаза; сейчас они еще более походили на глаза его покойной жены, и смысл взгляда был тот же: тайное сочувствие ему, как бы любование им, и вместе – осторожная подозрительность, точно он вот-вот может сделать, подобно ребенку, какую-либо шалость или даже гадость. «Все они, что ли, такие похожие, – подумал Гвоздарев, – тоже ведь задача! А, да мне-то что, какая мне тут задача! Я вот-вот и снимусь отсюда навеки! Мало ли где я был, мало ли кого я видел! Меня каждую ночь сны одолевают от воспоминаний».
Гвоздарев уяснил себе свое положение вполне разумно и убедительно, так что все теперь должно быть для него нормально и просто. Однако сердце или что-то другое, свободно и безмолвно живущее в его груди, как второй, отдельный человек, словно приостановилось в нем, и оно неподвижно, неразлучно следило за Евдокией Гавриловной, не согласное с Гвоздаревым, не согласное ни с чем, даже с правдой. И, почувствовав, что сердце его как бы отделилось от него и приостановилось в томлении, Гвоздарев узнал вдруг, что ему стало хорошо. Странно было, но даже грустное терпение в глазах Евдокии Гавриловны теперь утешало чем-то внимательное сердце Гвоздарева, – а какой был прок для него в грустном выражении ее глаз?..
– Глупость какая! – сказал он, ощупывая водяную систему мотора.
– Где там глупость? – спросила Евдокия Гавриловна. Гвоздарев сказал ей в ответ:
– Душа машины есть расчет, – понятно? А глупость, что делается без расчета. Это вот когда человека лечат или сначала строят, там можно как попало, там все равно выйдет, потому что живому больно, он запищит и скажет, где у него сделано неладно…
Евдокия Гавриловна обиделась.
– Что вы говорите, Антон Александрович! Опомнитесь!.. Закрывайте мотор, мне пахать пора!
– Я знаю, что я говорю! – вскричал в возбуждении Гвоздарев. – А машина – это вам не человек и не скотина, ее надо строить точнее, чем живое существо: она ведь не скажет, где у нее больно и плохо, она будет терпеть до разрушения! Вот где труд-то, это вам не любовь!
Евдокия Гавриловна засмеялась.
– Человека-то все же труднее воспитать, чем сделать машину. Да и человек дороже, чего зря говоришь!
– Кто его знает, что дороже, а что дешевле, – недовольно произнес Гвоздарев. – Я люблю практический угол зрения.
Он сошел с машины.
– Ну, я пойду, Евдокия Гавриловна. Мне нужно далее идти.
– Ступай, чего же! – сказала Евдокия Гавриловна. – А как с водою быть – не скажешь, чего там нужно сделать?
– А чего тебе сказать? Скажешь, а ты не поймешь! Самому надо сделать! А мне, видишь, некогда, у меня по сыну тоска!
Гвоздарев попрощался и пошел с поля на проселочную дорогу. Евдокия Гавриловна пустила машину в ход и стала пахать. «Ходит человек, – подумала она, – себя обманывает, что ль, иль, правда, ветер в дороге тоску его остужает и ему легче! Пусть ходит тогда, пусть ходит!»
Двигатель перешел на сухой, жесткий режим работы. «Должно быть, всасывающие клапана захватывают воздух, надо их переставить, – озаботилась Евдокия Гавриловна. – Переставить! А когда переставлять? Ночью надо детей еще искупать!»
Евдокия Гавриловна пахала дотемна. Потом она затопила печь в своей избе, нагрела воды и начала купать в корыте детей, сперва Ксюшу и Грушу, а последней купала старшую, Марью. Она любила купать детей: таково было приятно ей нежить их мягкие, слабые тела в теплой воде, чувствовать их чистый, живой запах детства, близко, при себе, держать их под защитой, – так бы и век их держала, если б можно было.
Когда мать уже кончала купать и
