Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

– 14-Parceque je ne vous ai jamais rien demandé, оставляла вас до сих пор делать, что вы хотели, – заголосила Аглая Константиновна, – теперь, quand il s’agit de votre bonheur, вы позволяете себе отвергать того, которого выбрала ваша мать, votre mère qui vous a mis au monde (фраза эта была особенно любима княгиней)… и даже вчера не танцевали с ним мазурку (вдруг вспомнила она), когда вы были к этому обязаны уже из одной учтивости, comme fille de la maison… Это вы называете исполнять волю de се pauvre Michel-14 и не огорчать меня?

– Maman, – сказала княжна, почти строго глядя ей в глаза, – я не ребенок более, я понимаю, что мог требовать мой отец и чего он никогда не потребовал бы от меня. Он веровал, как и я… Он не потребовал бы от меня греха… Если, – голос ее задрожал, – вы не хотите согласиться на выбор моего сердца, в котором единственно я могу найти счастие, как я его понимаю, я склоню голову и покорюсь, и вы никогда не услышите от меня упрека, не увидите моих слез… Но я, maman, я поступила бы против Христа и совести, если бы решилась обмануть человека, выходя за него замуж без любви… и даже с отвращением…

Раскаталовская натура Аглаи – она почувствовала себя вдруг глубоко оскорбленною словами дочери – вылилась тут же на полный простор:

– И склоняйтесь, и покоряйтесь, и плачьте, и убивайтесь, потому что я умру, а не соглашусь, чтобы вы выходили за этого 15-monsieur de rien du tout!.. И вы от меня ни гроша не получите, если не пойдете за графа Анисьева, предваряю вас… Базилю больше достанется, cela sera un vrai prince lui-15!..

– Князь Ларион Васильевич прислали сказать, что желают повидаться с вашим сиятельством, – доложил у дверей Финоген, – так будете ли одни, спрашивают.

Как ни возбуждена была наша княгиня, но имя ее деверя прозвучало для нее вроде нептуновского «Quos ego!»16 расходившимся не в меру волнам. Она заметалась на своем диване, будто ища чего-то, потом вдруг разом притихла и съежилась (искала она чепчик, который тут же и вздела себе на голову).

– Скажи, что прошу, – ответила она слуге на свой уже обычный, певучий лад, приведя себя таким образом во внешний и внутренний порядок. – Сейчас будут звонить ко второму завтраку, – сказала она в полоборота бледной и недвижной Лине, – я вас прошу сойти et présider à ma place17. Вы скажете всем, что у меня голова болит и что я к завтраку не буду.

Княжна поняла: ее мать боялась, чтобы дядя не застал ее тут, не угадал по ее лицу выдержанной ею бури… Она поклонилась и вышла.

XVI

Было ли то нервное возбуждение, или сила воли, возобладавшая над ее физическою слабостью, но Лина шла твердо, более бледная, чем обыкновенно, но с тем же спокойно-сосредоточенным выражением лица, которое, быть может, более всего остального раздражало княгиню Аглаю Константиновну в течение переданного нами сейчас разговора ее с дочерью… «Нести надо», – как бы машинально шептала внутри себя Лина слово Писания, давно обычное ее мысли. «И бороться, – припоминала она тут же ответ Сергея на это слово в одну из первых их бесед… – Да, бороться, – и она началась теперь, эта борьба»…

Она направлялась в комнату Софьи Ивановны Переверзиной, рассчитывая, что успеет до минуты, когда позвонят к завтраку, передать ей и Гундурову о результатах объяснения с матерью, – откинула полуспущенный портьер над дверью, отделявшею первую гостиную от внутренних комнат княгини… и бессознательно остановилась…

Прямо навстречу ей шел граф Анисьев, изящный, расчесанный и продушенный отборно-тонкими духами, со своими свисшими à la grognard эполетами и приподнятыми крючком усами, щеголевато скользя по паркету сапогами, лоснившимися как зеркало, на небольших, с высоким подъемом, «аристократических» ногах.

Он чуть-чуть прищурился, узнал ее в просвете двери и скользнул уже как по льду – тем разбегом, с каким кидаются за стулом своей дамы иные усердные юноши на первых порах своих дебютов в свете, – как бы с тем, чтобы не дать тяжелому штофному занавесу смять, опускаясь, легкие складки ее кисейного платья.

Она, в свою очередь, поспешила инстинктивно опустить за собою этот занавес, чтобы не иметь, за что благодарить его.

Они глянули в лицо друг другу… Он низко поклонился. Она отвечала таким же учтивым и холодным поклоном и хотела пройти мимо… Он остановил ее вопросом:

– Pardon, mademoiselle, puis-je vous demander si madame la princesse votre mère est visible? J’allais chez elle1.

– Она ждет сейчас дядю, князя Лариона, – ответила княжна по-русски, – и жалуется на головную боль. Она мне даже поручила просить за нее извинения у всех за то, что не сойдет к завтраку.

Он тотчас же перешел на русский язык:

– Надеюсь, однако, что в этом нездоровье нет ничего серьезного?

– Я не думаю, и она, по всей вероятности, примет вас с удовольствием после завтрака.

Лина еще раз поклонилась ему с тем, чтоб уйти… Он еще раз остановил ее.

– Княжна, – заговорил он голосом почтительным до робости, – дозволите ли вы мне воспользоваться неожиданным случаем, который дает мне в эту минуту судьба, чтобы попросить у вас пять минут аудиенции?

«Боже мой, еще объяснение с ним!» – подумала с ужасом Лина.

– Я право не знаю, граф, что вам может быть угодно от меня, – пробормотала она смущенно и досадливо.

– Пять минут, не более! – сказал он, простирая к ней руку умоляющим жестом. – И по истечении их я надеюсь, – добавил он каким-то нежно-меланхолическим тоном, – что вы не будете глядеть на меня так враждебно, как теперь!..

– Враждебно? – повторила она невольно, с невольным пожатием плеч. – Я ни к кому вражды не чувствую, а к вам…

– Le mot est ambitieux2, я знаю, – живо возразил он и чуть-чуть вздохнул, – внушать вам вражду была бы своего рода честь, на которую я никоим образом не имею права… Я должен был сказать: «не благосклонно», – и с глубокою скорбию должен сознаться, что вы имеете поводы смотреть именно так на меня.

– Я вас не понимаю! – молвила Лина, действительно не понимая, куда он вел…

– Если бы вам угодно было присесть, княжна, – разговаривать стоя так неудобно, – я бы позволил себе вам это объяснить…