Человек, который любил детей - Кристина Стед
– Где ваш отец?
А дети, следуя за ней по пятам, наперебой голосили:
– Ой, скоро привезут марлина: его послал папе мистер Пилгрим, они поймали марлина!
– Мам, почему ты так долго не возвращалась?
– Мам, почему ты задержалась у тети Хасси?
– Марлина привезут на пароме, а потом на машине в Матапик. Мы будем его варить!
Не обращая внимания на детский гвалт, Хенни с мрачным выражением на лице прошла в свою комнату. И испытала ужасный шок: у ее туалетного столика стояла, прихорашиваясь перед зеркалом, «маленькая фея» – дочь «Гробовщика» Ломасне. Хенни упала на кровать, прижимая руку к сердцу. Девочка обернулась с виноватым видом и покраснела.
– Кто тебя впустил?
Та робко ответила, что мистер Поллит разрешил ей прийти к завтраку поиграть с Томми. Хенни усмехнулась и рассмеялась. Уже несколько недель Томми-корабел только и думал, что о дочурке Ломасне, и никак не мог взять в толк, почему она не может жить вместе с ними. «Ну вот, – подумала про себя Хенни, – стоило мне отвернуться, и даже Томми привел в дом другую женщину». Ну что за люди эти мужчины! И из всех девочек он выбрал дочку Ломасне, которую Сэм прозвал «маленькой феей».
Появился Сэм. Он пришел из сарая, где выставлял в ряд собранные Эрни бутылки, намереваясь их помыть.
– Я вижу, ты вернулась, – сказал он, остановившись у комнаты жены.
Хенни не отозвалась, но в следующую минуту вышла из своей комнаты и бесшумно, словно привидение, проскользнула мимо него. Вид у нее был мрачный, но не такой, как обычно – отстраненный, безразличный, менее ожесточенный. Она прошла в детскую и села там. Сэм, не зная, что еще сказать, снова вышел во двор и запел: «Осмелься быть Даниилом, сумей стоять до конца, найди достойную цель и всем объяви о ней»[154].
Маленький Чаппи на передней веранде молча играл в кубики. Хенни обводила взглядом комнату, которую Чаппи делил с Томми: скомканные простыни, которые не меняли уже неделю, бесформенные подушки, полинявшие фланелевые пижамы, истрепанные прикроватные коврики с втоптанными в них песком и глиной. Луи еще не застелила постели, и в комнате царил небольшой беспорядок. Единственный лучик солнца, падавший в дальний угол, пытался осветить всю эту картину, постепенно перемещаясь к центру комнаты, где пол был застелен линолеумом. Внутри сеток на окнах жужжали мухи. В понедельник все эти вещи нужно сдать прачке, а Хенни еще не заплатила миссис Льюис за прошлую стирку. В детскую вошла Луи, принесла чашку чая. В комнате стоял запах испражнений и пота маленького ребенка. С плаката над кроватью Томми улыбалась красивая загорелая девушка, стоявшая среди апельсиновых деревьев. Томми влюбился в этот плакат, когда ему едва исполнился годик. Над кроватью Чарльза-Франклина висела картина в позолоченной раме в стиле рококо. Эту картину кто-то подарил Хенни в день ее свадьбы: на фоне заката на маковом поле смуглый мужчина целует белокожую девушку. Картины в семействе Поллитов не претендовали на высокое искусство. По бокам от двери висели акварельные этюды: на одном – утопленный сад возле реки Монокаси, протекающей через Фредерик; на другом – старый мост железнодорожной компании «Чесапик энд Огайо» через реку Монокаси на фоне пейзажа из кустарников и каменистых водопадов. В школе Хенни научилась только трем вещам – писать акварели, вышивать и исполнять музыку Шопена, но ее дети ничего из этого не умели. Зато они вырезали из дерева корабли, красили стены надворных построек, укладывали щебень под цементный пол. Но сейчас она не думала о своей бесполезной, анемичной юности. Она водила взглядом по комнате, вдыхая знакомый сладковатый запах детских нечистот, который столь мил матерям. Хенни жила в этой атмосфере уже двенадцать лет.
«Бедняжка Чаппи, – нежно думала она, – конечно, он тоже Поллит, как и все остальные; только Эрни – Кольер, но после истории с его красной копилкой он меня больше не любит, и я его не осуждаю! Томми… Не хотелось бы видеть, как мой собственный сын, повзрослев, осложняет жизнь женщинам. Нет, я не жалею глупых девчонок, но в этом нет ничего хорошего ни для них, ни для него. Как же я устала!» Она и сама удивилась, что изнывает от усталости после двухдневного отдыха от своей семьи. «Не хочу стареть, – думала Хенни, – терять силы, страдать от бессонницы, потому что слабость не дает заснуть, постоянно жаловаться на жизнь. Да и почему бы не жить с Сэмом? Он обращается со мной не хуже, чем обращался бы любой другой мужчина: все мужчины одинаковы. Чтобы одержать над ними верх, нужно быть очень энергичной, а у меня нет сил».
Долгое время она просто сидела, ни о чем не думая, но ей нравилось просто сидеть и представлять будущее своих сыновей. Как ни странно, она никогда не думала об Эви. Никогда не беспокоилась о ней, не старалась красиво ее одевать, не учила вести хозяйство и приличным манерам, так как считала, что любая милая, послушная, симпатичная девушка проклята с самого рождения. «Какой-нибудь мужчина сломает ее или согнет»,– нередко с горечью говорила она Хасси. А про Луи высказывалась так: «Мне жаль человека, который станет ее мужем!» Представляя будущее девочек, она думала только о замужестве, а о браке рассуждала так, как невежественный недовольный, но беспомощный раб рассуждает о рабстве. Она была уверена, что ее сыновья, когда вырастут, станут такими же грубыми и жестокими, как все мужчины: Поллиты или Кольеры. Хенни потеребила маленькое грязное покрывало из глянцевого ситца, провела ладонью по тонкому летнему одеялу, по простыне из хлопка. До вступления в брак она дала себе слово, что у нее будут только льняные простыни, но вот уже четыре года, как у нее нет ни одной льняной простыни. Теперь все ее простыни были из дешевого хлопка, и миссис Льюис, у которой ее белье лишь все больше желтело после стирки, всегда льстила ей: «Ваши простыни, мисс, никогда не были такими белыми!»
«Детская мне нравится больше всего, – думала Хенни. – Здесь нет ни книг, ни свинца, никакой ерунды». Она вспоминала, как вечерами заходила в детскую
