Эхо наших жизней - Фейт Гарднер
Я нажимаю на фотографию Джошуа.
«Тахо?» – спрашивает кто-то по имени Элисон.
«Так точно», – отвечает Джошуа.
«Отлично выглядишь!» – пишет Майкл Л.
«Это называется стрижка, ХИППИ!!! Можешь тоже попробовать!» – отвечает Джошуа.
Я не могу понять, шутит он или нет. Майкл Л., должно быть, его брат.
У Джошуа не так много фотографий. Пролистав пять, я попадаю на два года назад. На снимке он в старшей школе, очевидно, на выпускном, приобнимает миниатюрную девушку с вьющимися волосами и в очках – я не знаю ее имени, но узнаю́ лицо. Я останавливаюсь и ненадолго задерживаюсь на этом фото. Я вижу в нем что-то – что-то до-чудовищное, до-человеческое. Счастье, надежду в его глазах. Такого Джошуа я никогда не видела в школе: слишком большой смокинг, сутулые плечи, неуверенность в глазах. Я возвращаюсь на одну фотографию назад и вижу Джошуа, лежащего на диване в обнимку с большим лабрадором. Он корчит рожицу и широко, криво и невинно улыбается в камеру. Он выглядит иначе, чем на других фотографиях, и иначе, чем хмурый парень в кадетской форме в школьных коридорах. Мальчик в футболке и носках в захламленной комнате. Мальчик.
«Таким я хочу тебя запомнить», – комментарий от Майкла.
Вчерашний.
У меня глаза лезут на лоб. Майкл тоже листает эти старые фотографии. Но он листает их с другой стороны горя. Изнутри. От лица того, кто слишком хорошо знал Джошуа, а не от лица незнакомки, которая лишь мельком видела его в старшей школе и наблюдала снаружи за его последними злобными моментами жизни.
«Майкл Л.». Я нажимаю на профиль. Я с трудом узнаю в нем того мальчика, с которым была едва знакома в школе: уже без очков, волосы до плеч, обтягивающая футболка группы, в руках пара барабанных палочек.
«ГОРЯЧ!» – комментирует некто по имени Пигглс Вордсмит. У этого комментария столько же лайков, сколько у фотографии.
Я изучаю лицо Майкла. Если присмотреться, он похож на Джошуа, хотя его лицо длиннее, на тон темнее, да и стиль совершенно другой. На его страничке написано, что он работает в Amoeba. Это магазин пластинок на Телеграф-авеню, недалеко от Калифорнийского университета в Беркли. Кажется, не все мои одноклассники разъехались по модным колледжам.
Я закрываю ноутбук и выхожу поприветствовать маму. Я только что слышала, как она зашла домой. Я собираюсь предложить приготовить завтрак на ужин, когда замечаю выражение ее лица. Она не улыбается. Она бросает сумочку на диван, и из нее вываливаются косметика, ключи, кошелек, свернутые в комок салфетки и перцовый баллончик.
– Что такое? – спрашиваю я.
– Шандра Пенски умерла.
Шандра Пенски. Звучит… как-то знакомо. Или, может быть, мне это кажется, потому что теперь на имени лежит груз смерти. Я напрягаю мозг в поисках ответа и моргаю.
– Жертва стрельбы. Та, что была в критическом состоянии.
– О боже, она умерла?
– Да. Джой знает?
– Кто может знать, что известно Джой? – Я качаю головой. – Ужасно жаль эту женщину и ее семью.
– Я собираюсь послать им цветы и сделать пожертвование в МЗБО от ее имени.
– Это очень мило с твоей стороны.
Мама встает на колени в чулках и складывает все обратно в сумочку. Наблюдая за ней, я ощущаю, как растет чувство вины. Последний час я провела, изучая страницу Джошуа Ли на «Фейсбуке». А в это время погибла жертва, и я даже не знала ее имени, пока не [13]узнала, что она мертва. Я встаю на колени рядом с мамой и передаю ей перцовый баллончик и помаду.
Я все же готовлю завтрак на ужин. Мама рассказывает Джой о Шандре Пенски, и Джой ничего не отвечает. Она меняет тему и рассказывает о том, что Лекс приезжает в Калифорнию с гастролями через месяц, что у них выходит новый альбом – настоящий альбом, на лейбле, а не просто что-то на Bandcamp. Джой также рассказывает маме, что сегодня ходила к психотерапевту. Не знаю, зачем ей врать об этом, но ключи Джой лежат на том же месте, что и несколько дней назад: они упали с гвоздя, на котором висели, в горшок с хлорофитумом в гостиной. Ее сумка на прежнем месте – под моим пальто, которое я не надевала уже неделю, на вешалке. Так что я ей не верю.
После ужина мама уходит в свою комнату и звонит какому-то человеку из МЗБО по поводу новостей о Шандре Пенски. Я люблю маму, но она так громко говорит, что я слышу ее сквозь стены. Как же я рада, что она никогда не приводила парней домой.
Я подхожу к комнате Джой и стучусь. Она открывает дверь. Она жжет благовония и смотрит «Звездный путь», на экране застыл какой-то инопланетянин с открытым ртом. Давным-давно, когда Джой училась в младших классах, она просто обожала «Звездный путь». Я бы даже назвала ее «треккером». Она также зубрила математику, постоянно играла в шахматы и завела крысу. Потом она перекрасилась в синий за лето до старшей школы, сходила на свой первый панк-концерт и переключилась на ужастики. Есть что-то очаровательное в том, что она смотрит «Звездный путь» сейчас.
– Я сейчас спрошу кое-что, – говорю я ей тихо, – но ты, пожалуйста, не обижайся.
– О, фантастика. Люди говорят «пожалуйста, не обижайся» как раз тогда, когда собираются сказать что-то обидное.
– Ты правда ходила на терапию?
– Да.
Она не моргает, и я тоже.
– Честно? – спрашиваю я снова.
– Ты что, из полицейских психиатров? Да.
– Тогда почему твоя сумка лежит на том же месте?
– Вот же любопытная сучка, – говорит она.
«Сучка» может быть похвалой, оскорблением или и вовсе нейтральным словом в речи моей сестры.
– Это была онлайн-сессия, – говорит она. – А теперь убирайся из моей комнаты, пожалуйста.
– Что ты чувствуешь по поводу новостей о Шандре Пенски? – спрашиваю я.
– Ты что, прослушиваешься на роль моего нового психотерапевта? – Она почти ласково берет меня за плечи и выводит в коридор. – Здесь, – говорит она, махнув рукой в сторону своей комнаты, – зона, свободная от стресса. Понятно?
Она закрывает дверь. Я открываю ее снова.
– Прости, – говорю я ей, – за то, что не поверила тебе.
Она снова закрывает дверь.
– Можно я посмотрю с тобой «Звездный путь»? – спрашиваю я у закрытой двери.
Через мгновение она открывает дверь.
– Зона без стресса, – подчеркивает она.
– Ага, я поняла.
Мы сидим по-турецки на ее кровати в мерцающем свете, и она позволяет мне укрыться своим пушистым одеялом. В этой «зоне без
