Ступени к чуду - Борис Семенович Сандлер

Лошадь рванулась и поскакала. Ее грива развевалась на ветру.

— Видишь! — в восторге закричал я. — Видишь?!

…Я стою на чердаке, смотрю в квадратное окошко и думаю, думаю: откуда я все-таки взялся на свете? Мама говорит, что они с папой купили меня в магазине. Хаим Большой уверяет, однако, что все это брехня: дети рождаются из маминого живота. Сам я склонен скорее верить ему, но тогда непонятно другое: при чем тут мой папа?

Как бы там ни было, хорошо уже то, что я есть. Жаль только, что мои родители так поздно подумали обо мне: ведь я мог бы плясать на их свадьбе! Бабушка говорит, что это была очень веселая свадьба.

Мой папа инженер, а мама работает на меховом комбинате. Историю о том, как мои родители встретились, я уже слышал, кажется, тысячу раз, и все же я могу слушать ее снова и снова. Бабушка говорит, что так было суждено, а дедушка напоминает, что всему свое время, и время всякой вещи под небом: в свой час встретились мои родители, в свой час родился я. Меня ожидало на этом свете имя, которое когда-то носил мой дядя — погибший на фронте дядя Борис.

Потому-то меня и зовут: Берелэ, Боря, Борис…

Я стою у сбитой из жердей шершавой лестницы. Редкие перекладины, сужаясь, ведут наверх — словно серые рельсы уходят в небо. И чем уже становятся ступени лестницы, тем ближе мое детство. Я знаю: в тот миг, когда в бесконечности мое будущее пересечется с прошлым, случится чудо — что-то станет вечным.

Старый колодец под старым орехом

Рассказ

Мороженое… Еще прежде чем его лизнешь, мгновенно ощутив на кончике языка сладостный ожог, само это слово начинает разваливаться, расплываться по нёбу, так что, как говорится, слюнки текут. Какое вкусное, обалденное, пломбирно-шоколадное слово: «мо-ро-же-ное»! Оно так и тает во рту, так и обдает душу ветерком.

Но хотя это сладкое слово, сколько я помню, не сходило с моих губ, оно, как нарочно, было крепко повязано с другим словом — «ангина», которое отдавало приторным одеколоном согревательных компрессов, горечью таблеток, металлическим привкусом марганцовки — и тоже не сходило с губ, но только не у меня, а у моей мамы.

— Хочу мороженого…

— А ангину не хочешь? Забыл?!

Да, эти два непримиримых слова паровались между собой, как заклятые друзья, как два новых моих сандалика: правый сидит как влитой — бегай, скачи, прыгай! — а левый так давит, что и шагу не ступишь, приходится все время поджимать пальцы.

Однажды, в самый разгар лета, лежу я в своей кроватке — шея обвязана маминым шерстяным платком, который обладает двумя невыразимыми достоинствами: от него пышет жаром, как от раскаленной печки, и он кусается, как целый полк муравьев, — и мама подносит мне на блюдечке вафельный стаканчик, разумеется не пустой. Сердце у меня так и екнуло: сами знаете, точно в таких стаканчиках продают у нас в городе мороженое.

Толстая краснощекая тетка в белом крахмальном переднике, торгующая в фанерном, похожем на скворечник теремке, ловко выдергивает крошащийся вафельный стаканчик из пирамидки, лезет алюминиевой, с молочным налетом, ложкой в бидон, облитый засахарившимся ободком, и набивает стаканчик мороженым; ставит его на тарелку весов, бросает быстрый, искоса, взгляд на танцующую стрелку и той же ложкой начинает отклевывать от порции по щипку, а я, стоя по ту сторону прямоугольного окошка, еле сдерживаюсь: хватит! сколько же можно? так ведь и мне ничего не останется!..

Поднятый с подушек волной восторга, отравленного капелькой недоверия, я во все глаза смотрю на маму.

— Что это?

— Угадай. То, что ты так любишь.

Я уже готов закричать: «Ура! Мороженое!»— но моя ангина сразу дает о себе знать — колет иголочками в распухшее горло.

— Это прописал доктор Сойбель, — серьезно говорит мама. — Мороженое для тебя сейчас — лучшее лекарство.

Седенький, невысокого роста, по-детски ясноглазый — эти глаза никогда не обманывают и сами верят всем на слово, — он был нашим «домашним» врачом. Почти каждый день его можно было встретить на улице в полинявшем, некогда темно-синем плаще и неуклюжих галошах, натянутых на черные войлочные ботинки с кнопочками. Из-под мышки у него, прижатый локтем, выглядывал уголок потертой кожаной папки, и все знали, что в одном кармашке этой папки лежит пачка чистых рецептов, а из другого торчит деревянная трубочка стетоскопа.

Мои частые ангины сделали доктора Сойбеля своим человеком у нас в доме. Я узнавал его не только по глуховатому, с напевными' интонациями голосу, но и по крякающему скрипу его стариковских ботинок. Вначале этот скрип возникал в коридоре, когда доктор, покряхтывая, снимал галоши и вешал на крючок плащ; потом скрип сопровождал его на кухню, к латунному, со скользкой пипкой, рукомойнику, где доктор надолго задерживался, тщательно моя руки и вытирая их «своим», специально для него приготовленным полотенцем; наконец, когда он направлялся в мою комнату, мне начинало казаться, что скрипят не его ботинки, а что-то противно поскрипывает внутри меня.

Нет, я не то чтобы боялся доктора Сойбеля, но всякий раз сердце мое сжималось. Я наперед знал, что сейчас он подойдет к моей кроватке, осторожно присядет на краешек стула и скажет: «Я вижу, детка, горлышко у нас снова капризничает», — как будто не один я, а оба мы не вылезаем из этих проклятых ангин. Он пощупает мои вздувшиеся желёзки своими мягкими и всегда прохладными пальцами, потом возьмет у мамы серебряную чайную ложечку, которую заблаговременно достали из буфета, а я, как больной со стажем, назубок выучивший весь ритуал, широко разину рот, высуну подальше язык и, давясь отвращением, хрипло запою: «а-а-ааа!»

Вся эта церемония повторяется и сегодня. Но на сей раз доктор до того больно придавливает мой язык, что «а-а-а» я кричу не только потому, что так надо, а и потому, что всерьез опасаюсь остаться безъязыким.

— Да-а-а, — в рифму тянет доктор, извлекая ложечку из моего огнедышащего рта. — С такими миндалинами мы далеко пойдем…

Он ерошит мне волосы и встает.

— Ничего, детка, я сейчас пропишу такое лекарство, которое тебя живо поставит на ноги.

И снова раздается крякающий скрип его ботинок, но он уже мало меня волнует. Куда интереснее узнать, о чем они сейчас шепчутся в другой комнате, доктор Сойбель и моя мама.

Доктор (тихо, но внушительно). Гланды — источник инфекции. Дальше тянуть нельзя.

Мама (растерянно). А может…

Доктор. Никаких «может»! Как только он немного оправится, начнем готовить его к операции.