Ступени к чуду - Борис Семенович Сандлер

Делать нечего, возвращаемся домой. Мы идем гуртом, в обнимку, толкая друг друга плечами. На руке у Хаима красуется мяч. А от калиток несутся уже голоса наших мам:

— Мишка!

— Хаим!

— Валерик!

— Лейзер!

— Коля!

— Муся!

— Раду!

И кажется, не будет конца этой перекличке.

Три старых акации растут у дома старого Барбиеру. В июне, когда они цветут, вся наша улица пахнет медом. Но для нас, мальчишек, главное достоинство акаций состоит в том, что их цветы можно есть. Мы карабкаемся по шершавым стволам, устраиваемся где-нибудь в развилке ветвей и набиваем гроздьями цветов полные пазухи. Это вкуснее любых леденцов.

С дерева виден весь двор Барбиеру. Там стоят два дома: один совсем ветхий, другой — поновее. В ветхом живет он сам со своей семьей, а новый сдает постояльцам.

Женщины на лавочке:

— Старый Барбиеру? Он уже счет годам потерял.

— А на девушек заглядывается, как молодой.

— Говорят, был когда-то первым красавцем в Бельцах.

— Первым не первым, а погулять любил…

Недавно к Барбиеру въехали новые квартиранты. Верно, незнакомая девочка, с утра до вечера сидящая на крылечке, тоже из них. Я уже третий день подглядываю за ней. Она какая-то странная: сидит неподвижно, прямо, сложив руки на коленях, только время от времени расплетает и снова заплетает светлую длинную косу… вот бы дернуть! Она не похожа на других девчонок: не прыгает, не играет в классики, не тормошит щенка. Просто сидит и смотрит куда-то.

— Эй! — позвал я ее с дерева на третий день. — Как тебя звать?

Повернула голову на мой голос, но увидеть не увидела: листва на акации густая, пышная.

— Ха-ха! Догадайся, где я! Никогда не узнаешь!

Я спрыгнул с дерева и толкнул скрипучую калитку.

— Так как тебя звать? — спросил я снова, подойдя к ней.

— Зоя, — ответила она, не поднимая глаз.

— Зойка-шмойка-тарапойка! — выпалил я машинально. — Ты откуда приехала?

Девочка снова взялась за свою косу. Она смотрела на меня в упор, как грустная красивая кукла. И что она на мне высмотрела?

— Не хочешь отвечать — не надо! Подумаешь, воображуля!

Я уже протянул руку, чтобы дернуть ее за волосы, но Зойка не шевельнулась, и моя рука повисла в воздухе.

Я даже невольно оглянулся назад: куда это она все время смотрит?

— Что ты там делал на дереве? — неожиданно спросила она. — Я тебя давно слышу. И вчера, и позавчера.

— Как что? — удивился я. — Акацию ел. Хочешь попробовать?

Я полез за пазуху и выбрал самую красивую гронку.

— Смотри, какая! Бери… не жалко.

Она сложила ладони лодочкой, будто ждала, что я просыплю в них семечки.

— Ну, чего ты? Бери.

Зойка покраснела и снова сложила руки на коленях.

— Не надо…

Я всмотрелся в ее глаза, и мне стало не по себе. В пустых зрачках отражался весь двор, и ствол ветвистой акации, и я сам с душистой гронкой в руках. Страшная догадка озарила меня.

— Ты совсем ничего не видишь?

Она кивнула.

Ноги у меня задрожали, и я опустился на крыльцо. Зойка молчала. Я взял ее руку и вложил в нее гронку.

С того дня мы подружились. Я приходил по утрам, садился рядом с Зойкой и угощал ее бабушкиными пряниками — «ки́хелэх». Зойка оказалась удивительной рассказчицей историй. И откуда она столько их знала?

— Мама читает мне, — просто объяснила Зойка.

По сравнению с пламенной трепотней Мишки Вороны ее рассказы — это небо и земля. Я узнал от нее про гадкого утенка и про русалочку, про мальчика с пальчик и про девочку Золушку. Рассказывая, Зойка без конца перебирала пальцами свои золотые волосы и казалась мне почему-то очень похожей на Золушку. Пальцы у нее были белые, тонкие и гибкие. Мне все время чудилось, что она вот-вот заплетет их в косу вместо ленты.

Однажды она спросила:

— А сны тебе снятся?

— Ого! Еще сколько!

— Что же тебе снится?

— Да я не помню! Как проснусь — сразу все забываю.

Зойка задумалась:

— Разве бывает так, чтобы увидеть что-то — и забыть?..

Шло время, приближалась осень. Акации начали облетать, и в поредевшей их листве темнели уже бурые плоские стручки. Если потереть их на ладони, стручки крошатся и из них сыплются крохотные черные фасольки, к сожалению, несъедобные. Горсть этих фасолек я высыпал на колени Зойке. Она их ощупала пальцами и сказала, что сделает бусы. Такое может прийти в голову только девчонке!

— Почему ты никогда не возьмешь меня погулять? — спросила Зойка. — Стесняешься?

Я растерялся.

— То есть как? А мама тебя отпустит?

— С тобой — хоть на край света.

— И даже на поляну?

— Куда хочешь…

Трава на поляне за лето разрослась и выгорела. У Реута паслась стреноженная гнедая лошадь. Время от времени она смешно вскидывала спутанные передние ноги и неловко прыгала. Меня это очень рассмешило.

— Ты что? — спросила Зойка.

Я объяснил.

— Ничего смешного, — строго сказала она. — На твоем месте я бы ее развязала.

— Ну да… она же, наверно, лягается.

Но Зойка упрямо покачала годовой.

— Кони, — сказала она, — должны быть свободны, как ветер. Странно, что ты этого не понимаешь. Ведь ты мужчина.

Я невольно расправил плечи.

— Иди, — негромко сказала она. — Иди, не бойся.

— А ты?

— Я тебя буду ждать.

В двух шагах от лошади я остановился. Лошадь подняла голову, посмотрела на меня и фыркнула. Я отскочил и оглянулся.

Зойка стояла там, где я ее оставил, одна-одинешенька посреди огромного пустыря. Высокая трава была ей по пояс. Голова Зойки была опущена. Она терпеливо ждала меня.

А что, если вернуться к ней и сказать, что все сделано? Что лошадь уже свободна, как ветер. Ведь все равно Зойка не узнает…

Я стал на колени и осторожно подполз к лошадиным ногам. Лошадь понюхала меня и шумно вздохнула. Я взялся за узлы. Они были так сильно стянуты, что я никак не мог их распутать. Я раскровенил пальцы и обломал ноготь. Нет, это выше моих сил!.. Тяжелые капли пота ползли по моему лицу, щипали кожу, ели глаза. А может быть, это вовсе не пот, а слезы? Я, кажется, сейчас лопну от напряжения! Я уже сам не знаю, что сделаю. Впиваюсь зубами в веревку и грызу ее. Лошадь стоит смирно, только чуть переступает задними ногами…

— Я знаю, тебе было тяжело, — сказала Зойка.

Она перебирала своими длинными пальцами разлохмаченную вонючую веревку.

— Эгей! — закричал я изо всех сил, вскинув над головой руки и подпрыгивая как можно выше, — Эге-ге-гей!

Гнедая повела правым ухом, неуверенно ступила вперед и, вытянув шею, заржала.