Весна на Луне - Юлия Дмитриевна Кисина

Это был Карапетов — одесский армянин с худосочными костями. Он жил на седых улицах в раннем детстве под списки болезней и под бодрое радио. Он вырос на даче у моря там, где поет виноград. Тело его было похоже на свалявшийся от ветра комок улетевших волос старухи.

Однажды он отправился на поиски Бога, которого он искал в грунте и за которым полетел на Камчатку! Во время полета в конце серебряной трубы самолета он видел светящийся занавес, из-за которого стюардесса выносила дары, синий бархат, отделявший пилота от зрителей, скрывающий сцену кокпита. Там в серебряных креслах и в синих с погонами мантиях сидели два молодых пилота с лицами в белой пудре. Он знал, что там начинается другой мир. Как летучая сомнамбула, сгорая от любопытства, он прошел мимо спящих пассажиров и отодвинул занавес. Там не было неба. Там не было кокпита! Перед ним расстилался вулканический пепел.

Посреди бесконечного пепла земля выпускала горячие слюни. Его нога провалилась под корку белой слюды и была обварена химикалиями горячего гейзера. Нога Карапетова каждый день меняла цвет. Синяки мяса были то лиловыми, то нежно-зелеными, как смарагды и минералы. Нога изменялась, как северное сияние. Вскоре нога совсем стала гнить и сделалась похожей на пылающую розу. От нее исходил смрад, пьянивший и пленявший все живое. Вскоре этот запах распространился далеко за пределы Камчатки и пошел по островам. Многие приплывали на своих кораблях поклониться ноге Карапетова. Многие гибли в пути. Но многих она излечивала — попавшая в гейзер нога простого одесского парня. Во всяком случае, Карапетов был великим романтиком, и приходил он к нам уже ампутированный и на костылях.

Десна

— Она совсем вышла из-под контроля! — говорит мать, примеряя новые импортные сапоги. — Она с нами совершенно не считается. Надо ее приструнить.

Говорит она это так, будто я и есть средоточие всего мирового зла. А из-под контроля я вышла еще раньше, то есть задолго до описываемых событий.

Тогда мне было пять лет от роду. Я — животное с мягкими плечами, о котором у окружающих есть совершенно четкое представление: «Какая прелестная девочка!» Когда я слышу эти слова, мое узкое горло начинает душить злоба, потому что слова эти фальшивы и отвратительны. Отвратительней этих слов нет ничего на свете. «Какой невыносимый ребенок!» — это тоже относится ко мне и удовлетворяет меня гораздо больше.

Летом мы часто отправлялись в деревню на речку Десну. До сих пор Десна видится мне бесконечным тихим потоком, который соединяет нас с океаном. В деревне живут добрые простые люди. По-украински мама говорит с ошибками, но страшно старается. Делит речка Десна весь мир на две неравные части. Одна часть — та, в которой мы живем со всеми бытовыми мелочами, проблемами и разговорами. Здесь — скука, пыль, неуклюжие рогатые трамваи, бесконечные разговоры о чьих-то инфарктах, давлениях и желудках. А за Десной начинался другой мир: чарующий и лиловый в дождях, бирюзовый в кругу заливных лугов, желтый — там, где растут ромашки, и радужный за деревней, полный нездешних серых птичек, искрометной радости и веселых мертвецов, сбежавших на свободу из нашего Анатомического театра. Про речку Десну нельзя даже сказать, что она катила свои воды. Она даже не скользила, а уж тем более не бурлила и не грохотала. Она, скорее, флегматично двигалась между пляжем с орущими мамашами — узкой полоской песка, в которой не было даже скорпионов, и лугом, на котором лежали «мины» — так назывались у нас коровьи лепешки, в которые не дай бог вступить. Вообще-то, святые места были чудесны. Вокруг лежали болота до того таинственные, что даже комары там были церковно-позолоченными. Там был особый звук и освещение — как на том свете. Вообще-то, это и был, судя по всему, тот свет. Говорили, что болота засасывают. Разумеется, в болотах жила собака Баскервиля — она была невидимой и неотъемлемой их частью. На Украине собаки величиной с лошадь не редкость, как и совы, и кукушки, и бородатые водяные. Жили там, разумеется, и ведьмы-сирены с волосами-водорослями и птичьими ногами. По ночам мы часто слышали их завывание и многоголосое пение, и были они реальней самого Бога. А еще там были фарфоровые белые лилии и желтые — из атласа — кувшинки, в которых обитали крохотные копенгагенские человечки.

На том свете

Но на настоящем том свете я оказалась намного позднее. Уж не помню как, но мне, ей-богу, понравилось. Тот свет — это небольшой курортный городок вроде Минеральных Вод, с домами из розового ракушечника. Дома там вовсе не такие, как у нас, — окна там не настоящие, и в двери войти нельзя, потому что дома там и вовсе не нужны. Люди просто сидят на скамейках или ходят вокруг фонтана, а кто и ноги в фонтан опускает, как у нас в городском доме инвалидов и престарелых. Сами дома четырехэтажные, и зелени там нет никакой, но это вовсе не мешает. Улицы ровные, гладкие, тоже из ракушечника. На том свете все очень милые, потому что дел никаких нет, а значит, нет и проблем. Еда там тоже не нужна, и все только и занимаются тем, что ждут новичков, которые поначалу вовсе не понимают, куда попали. Я и сама поначалу не поняла, и мне стали объяснять это старожилы, сидящие вокруг фонтана. Погода там ни весенняя, ни осеняя, а просто теплая, и ветра никакого нет. Воздух прозрачный. Небо светится безо всякого солнца. Но и солнце там не нужно, потому что оно бы только досаждало. Но когда я там оказалась, я очень удивилась, потому что там были все мои знакомые, и они принялись тут же хором меня поздравлять.

— Ты добилась совершенства, — говорили они мне.

— Отчего это я добилась совершенства?

— Потому что ты здесь.

— А вы — вы тоже добились совершенства?

Все на этот вопрос смеялись. Но как-то безо всякой злобы. На скамейках вокруг играют в настольные игры. И вдруг ко мне подходит соседка тетя Тая.

— Ты заметила, что здесь все примерно одного возраста?

И правда, лица у всех гладкие и красивые, и поэтому зеркал не требуется.

— А зубы тут надо чистить? — спрашиваю я.

— Теперь ты можешь никогда больше не чистить зубы.

— Вот хорошо.

— А скучно здесь не бывает?

— Ну что ты!

— А велик ли городок?

— Нет, городок