Дом на полпути - Фине Гробёль
При выходе из лифта в длинный коридор не сразу замечаешь, что с левой стороны находятся пять отдельных комнат. По комнате на каждого: на Лассе, Сару, Гектора, Мари и меня. Линолеум на полу отражает резкий свет люминесцентных ламп. Не слышно ни голосов, ни электрических диалогов из телевизора, ни уверенных шагов в коридоре, ни зажженных сигарет на балконе. У меня нет секретов, а значит, нет истории. Коридорные лампы оснащены датчиками, реагирующими на движение. По свету и механическому гудению я узнаю, что кто-то идет, еще до того, как слышу шаги. Сегодня мой ментор пришел пораньше.
Томас печатает на продолговатой клавиатуре перед экраном компьютера в своем кабинете. Его офис находится в конце коридора, рядом с пожарной лестницей, наискосок от моей комнаты. Через небольшое окно, выходящее во внутренний двор, я вижу, как кто-то выбивает ковер, рядом цветет фиолетовая сирень. «Все нужно задокументировать, так положено, – объясняет он, вскинув руки и прижав плечи к ушам. – К сожалению». Тыльной стороной ладони он вытирает подтекающий нос, продолжает печатать, смотрит на меня, оборачивается. «Нам стоит поработать над твоим планом действий. Запиши несколько вещей, которые могли бы облегчить твою повседневную жизнь». Томас с темно-синими глазами и слегка выцветшим черным шерстяным свитером. Томас с сильными руками и кроссовками New Balance, часами на кожаном ремешке цвета какао на правом запястье, темным пятном под влажным веком, светло-каштановыми кудрями. Он заведует отделением на шестом этаже и является моим ментором. Когда я переехала, сотрудников не хватало, и ему пришлось взять на себя часть обязанностей. Он и сам предпочитает работать на этаже, а не в администрации, я однажды подслушала через дверь офиса, как он рассказывал об этом Ларсу. Если вас переводят из больницы в жилой центр, от женского персонала к мужскому, от медработников к педагогам, от централизованной прачечной и ночников к крепким телам и совместным занятиям, вы быстро адаптируетесь. «Я хочу научиться спать», – говорю я. «Хорошо, – отвечает Томас, – в этом, пожалуй, я не смогу тебе помочь, но ты можешь обратиться к Хелле, когда она придет в четверг». Он закидывает левую ногу на правую, упираясь коленом в подлокотник офисного кресла. Над его головой висит плакат с альбомом Боба Дилана Oh Mercy, Томас делает глоток кофе. «Но я могу помочь придумать, чем заняться, когда ты бодрствуешь». Он кладет левую руку на черный ежедневник в кожаном переплете, как бы обдумывая что-то, затем убирает ее и обхватывает чашку кончиками пальцев обеих рук.
Ночью весь дом как будто сплачивается, а днем каждый из нас – изолированная маленькая единица. Вчера днем дуэт Strejkedrengene выступал в кафе с небольшим концертом, о котором нам даже не сообщили. Возможно, они считают, что это не для нас; что излишнее хождение по этажам приведет к загрязнению, распространению инфекции и усталым лицам. Здание, в котором мы живем, изначально служило домом престарелых. В середине нулевых годов его перестроили, чтобы предоставить уход самым тяжелым психически больным, нуждающимся в доме – постоянном месте жительства с круглосуточным присмотром. Жильцов дома престарелых переселили, общий зал на первом этаже заново покрасили, на старых коричневых полках расставили разные книги, пригласили художника, чтобы разрисовать белые стены у входа абстрактными разноцветными мотивами. В кафе на первом этаже назначили нового управляющего, который должен ежедневно обеспечивать постояльцев вкусной и здоровой едой. В целом здание получило возможность перестроиться под другой образ жизни, ориентированный примерно на сотню взрослых людей разного возраста с совершенно разными, но одинаково взыскательными потребностями. Комнаты на втором – пятом этажах распределяются в соответствии со статьей § 108 Закона о социальном обслуживании: коммуны[2] обязаны предлагать пригодное для длительного проживания жилье людям, которые из-за снижения физических или умственных способностей нуждаются в значительной помощи в выполнении обычных повседневных функций или в уходе и лечении и которые не могут удовлетворить эти потребности каким-либо другим способом. Обычно об эффективности учреждения судят по его размеру: чем больше, тем лучше. Супербольница, супермаркет, суперцентр. Это учреждение не стало исключением. Многим обитателям по § 108 нелегко справляться с социализацией этого места: каждый раз, покидая свою комнату, они сталкиваются с другими жильцами или обслуживающим персоналом. Но, с другой стороны, изоляция может иметь очень серьезные последствия, а жилые центры строятся на социальной основе. Такая амбивалентность чувствуется в повседневной жизни жильцов со второго по пятый этаж, но для нас, живущих на шестом, она менее заметна. И все из-за простого различия в социальной политике: нам выделяют жилье согласно § 107, для временного проживания. Мы не намереваемся оставаться. Нам нужно освоить навыки, которые пригодятся в дальнейшей жизни. Встает вопрос: почему молодежное отделение вообще разместили в бывшем доме престарелых, а не в собственном здании, отдельном от § 108, если разграничение было настолько важным? Задумайтесь, почему всех больных людей нужно было собрать под одной и той же ненадежной крышей, и не удивляйтесь ответу.
Однажды я решила связать шарф. Нашла пыльно-голубую пряжу и приступила. Кажется, это было три года назад, но я не уверена. Мне трудно собрать его воедино, трудно не позволить веревке становиться все длиннее и длиннее. Я называю его «веревкой», потому что это скорее веревка, чем шарф; он лежит в корзине в шкафу. Шарф, естественно, не закончен, поэтому мне и нравится вязать его: у этого проекта нет конца. Шарф наблюдает за мной, дожидается. Я не отличаюсь особым мастерством, и это еще одна причина, почему шарф до сих пор не завершен. Я не умею вязать вслепую, отдавшись во власть рук, мне приходится постоянно напоминать себе о том, что нужно делать. Я многое забываю, как будто воспоминания нужно приносить в жертву новому опыту, как будто иначе для обоих нет места. Около двух лет назад сотрудники больницы попросили меня перед началом электрошоковой терапии записать самое важное, например пин-коды к кредитной карте и телефону, номера близких людей. Несмотря на то что прошло уже много времени, я до сих пор иногда достаю блокнот и пересматриваю записи: прежде всего коды. Цифры, номера. Люди, которым я задолжала. Остальное должно было уступить место выздоровлению. И Мари, идущая по блестящим полам с большой охапкой одежды; я вижу ее и каждый день перенимаю у нее новый язык.
У Мари короткие волосы, чуть выше плеч, тонкие и обесцвеченные, вытянутые выпрямителем; челка касается бровей. Она хрупкая, но не низкая, округлый живот выпирает, как у большинства людей на психотропных препаратах. Она смотрит поверх голов тех, кто проходит мимо нее в коридоре. Она редко бывает на шестом этаже, хотя и живет здесь, а если и появляется, то часто сидит в общей комнате у балкона, где стоят два компьютера. С наставниками она разговаривает так, словно живет здесь уже давно. «Ларс!» Ее голос тонкий и сильный, она лениво произносит слова, смеется напористо. Она ходит так, будто ее, как и меня, больше не волнует, что руки должны быть частью остального тела. Она открывает холодильник на общей кухне, склонив голову набок, слегка приоткрыв рот, подает бедро вперед и снова закрывает холодильник. В шкафу она находит хлебцы, хватает несколько штук и, развернувшись на пятках, выходит из кухни длинным шагом. Мари никуда не спешит, не всем принадлежит будущее.
Мне кажется, я вовсе не апатична. Я готовлю растворимый кофе на кухне, наполняю чашку до краев и разливаю его по всему коридору до балкона, обжигая пальцы. Я знаю, что произойдет сегодня: птицы тоже знают. Я знаю, что произойдет сегодня: верхушки деревьев знают это, по ним проносится ветер. Ничто не мешает движению листьев. Ничто не мешает моей руке
