Дом на полпути - Фине Гробёль

то, как они смеются – никогда не над нами, хотя, возможно, этому смеху их обучили в какой-то школе. Ларс и Томас давно работают вместе, в том числе и в других центрах, они обладают одинаковой юношеской энергией, подобной свежему разливному пиву, и одинаковым решительным спокойствием, которое порой даже напоминает милосердие. Вахид тоже приходит на эту встречу: для молодого взрослого важно проводить время с ровесниками, особенно когда нуждаешься в такой всеохватывающей социально-психиатрической поддержке. В различных учреждениях часто оказываешься единственным, кому меньше пятидесяти, и это может вызвать чувство ограниченности возможностей, необъятности горизонта, отчаяния. Вахид похлопывает меня по плечу, когда я вхожу в кухню, и кивает головой, мол, ну что, я улыбаюсь в его сторону, беру с полки две чашки и наливаю кофе – для себя и для него. Сара тоже уже здесь: она ходила с Ларсом за покупками. Мари все еще в больнице. Входит Гектор и садится в конце стола, Ларс стучится к Лассе, тот вечно спит допоздна. «Я бы хотел караоке-систему», – произносит Гектор. «Хорошо, – отвечает Томас, – я внесу это в повестку дня», – ручка щелкает и быстро скользит по бумаге. «Сегодня встреча продлится около часа, а может, и всего тридцать минут», – объявляет Томас, обводя нас всех взглядом, Лассе выдвигает стул и садится рядом с Гектором. Утешает то, что следующие тридцать минут мы проведем в этой комнате с этими гладкими тарелками, этими крепкими стаканами, этими формальностями, и я жду их с нетерпением. Я могу вести протокол, могу делать кофе, пока не освобожусь в своей незавершенной индивидуальности; я стараюсь сдерживать себя, и Томас это отлично знает, как знает и важность еженедельного расписания, просто необходимость. Мы обсуждаем календарь мероприятий молодежного отделения, предстоящий двадцать первый день рождения Гектора и то, как доставить караоке-систему на муниципальном автобусе.

Утром я просыпаюсь в майке, прилипшей к телу, и с напряжением в шее. Я накидываю халат и, наклонив голову между ног, накручиваю волосы вокруг запястья, собирая их в тугой, но неряшливый пучок. На кухне встречается Томас, он протягивает мне продолговатую синюю таблетницу с семью отделениями, и я махом проглатываю таблетки из третьего, запив водой. Персонал следит за моим приемом лекарств, но так поступают далеко не со всеми жильцами дома. Томас хочет мне что-то сказать, но спешки нет, и я могу вернуться, как только выкурю свою утреннюю сигарету. Я тяжелее, чем мне кажется, но не меньше. Избыток декораций, ботинки липнут к полу, от которого пахнет кислым: его только что помыли. Кто поставил горшок с пуансеттией на шкаф? Кто поливает ее и поддерживает жизнь? На балконе я встречаю Лассе, он давно проснулся, и заметно, что его день начался намного раньше моего. Он смотрит на здание напротив или на белые облака, движущиеся по чистому голубому небу, в его взгляде – несчастье и спокойствие. Как будто это всего лишь вопрос времени, как будто он может отделить себя от этого. Он почти бесшумно поднимается, выдыхает дым, словно сожалея о том, что затянулся, и улыбается с прищуром. «Ты, случайно, не знаешь, когда нам сообщат о новых правилах социальных выплат?» – спрашивает он, на несколько секунд прикрыв глаза, а затем снова открыв их. «К сожалению, нет, – отвечаю я, – но на следующей неделе я встречаюсь с Карен, так что спрошу». Он достает еще одну сигарету и зажигает ее. Поблагодарив, погружается в раздумья, его взгляд покоится на переходе от оранжевого к серому, в хрупком столкновении крыш соседних домов.

В комнате Лассе темно, темнее невозможно: жалюзи плотно опущены. На его лицо падает голубоватый свет от экрана компьютера, словно луна, сияющая в середине дня; может быть, его лицо не распознало, какое сейчас время суток. Он окружает себя стенами, как будто пытаясь сохранить их; как будто это вовсе не развалины. Лассе встает, чтобы достать книгу с полки, стройный и хрупкий, с короткими ногами, словно у двенадцатилетнего ребенка. Впалое лицо, дряблые щеки. На полу – кипы заметок, написанных от руки. Он прислушивался к ним: из них доносился целый хор высоких голосов. Тлеющий огонек сигареты – самый маленький факел. Солнечный свет отвлекает от важных мыслей. Возможно, это расшифровка синтаксиса комнаты – или, скорее, разрушение. Так сидит Лассе, а стены служат ему безмолвной аудиторией.

Волосы Гектора блестящие и черные, они сияют. Волосы гордо обрамляют лицо и ниспадают ниже ушей. Шея тяжело нависает над коротким торсом, сердце – пустыня, огромное. Дверь в комнату Гектора почти всегда открыта, он делает все возможное, чтобы окружающие чувствовали себя приглашенными. В комнате стоит узкая кровать и телевизор. Часто играет Майкл Джексон, Tears for Fears или Linkin Park, он воспринимает музыку всеми своими нервными окончаниями и двигает головой в такт. Как и Сара, он лучше всего чувствует себя в общем пространстве или рядом с другими молодыми людьми. Гектор говорит на английском и испанском, он родился в Перу и несколько лет назад переехал в Данию. С тех пор как наставники, благодаря Гектору и его мотивации, достали караоке-систему по объявлению на сайте подержанных вещей, он почти не покидал общей комнаты, где ее установили. Голос у него пронзительный и свободный. В Перу его психозы лечили с помощью экзорцизма; он крепко сжимает микрофон в одной руке, другая – безвольно висит. Всем городом пытались изгнать паразитоподобное зло из тела Гектора; дьявол в теле очередного молчаливого подростка, а значит, очередной обряд экзорцизма. Гектор медленно раскачивается взад-вперед, Welcome to your liiife, there's no turning baaack[4], доносятся низкие и фальшивые ноты из кухни. Долгие годы город, священник и родственники изо всех сил пытались убить болезнь, поселившуюся в Гекторе, пока он и его мать не переехали в Данию. Она вышла замуж за немца, Гектор получил лечение и комнату в этом центре после почти года в психиатрическом отделении больницы Биспебьерг. Everybody wants to rule the wooooorld, – кажется, он может полностью раствориться в караоке, и, думаю, его слышно даже на улице.

Я спускаюсь на лифте на четвертый этаж. Длинный коридор несет в себе обещание. Ковер под моими тапочками – простое сопротивление. Я могу продолжать идти. Лампочка мерцает или дребезжит, моргает или пытается что-то сказать, освещая отдельные участки коридора с небольшими паузами. За одной дверью раздаются неясные голоса из телевизора, слышен чей-то смех. В большинстве комнат тихо, доносится легкое гудение холодильников, я все еще живу. За окном уже вторая половина дня: солнце все еще светит, хотя и устало. Я дергаю за ручку дверь справа в конце коридора и ступаю на холодный пол пожарной лестницы.

На четвертом этаже украли телевизор с плоским экраном. Есть предположения, кто это сделал, хотя все трое, запечатленные на записях камер наблюдения, были в балаклавах. Кроме того, камеры зафиксировали, как они снимают маски у черного хода на улице. Персонал пытается все уладить, не вынося это наружу. Важно не преуменьшать серьезность ситуации, но одновременно важно помочь молодому человеку не бояться говорить открыто. Принудительное лечение может иметь серьезные последствия. Хочется удержать молодого человека здесь.

Должно быть, благодаря его ботинкам я знаю, где Киан проводит большую часть времени, должно быть, из-за стука, который они издают. Тяжелые удары, но при этом легкость в подъемах, некая живость в походке, а не привычное волочение ног, не марш больного. Возможно, доверие помогает держаться. Киан здесь дольше всех, кто-то даже сказал, что в октябре будет десять лет и мы устроим ему вечеринку. Он живет на четвертом этаже в двухкомнатной квартире с темно-синими, как ночь, стенами и потрепанными толстыми шторами. Каждый день он подрабатывает при Центре занятости, чуть дальше по улице, выполняя мелкие плотницкие работы и ремонтируя велосипеды; по ночам снова стучат его ботинки.

Иногда лучше просто встать и пройтись, чем валяться в постели, когда не получается заснуть. Это уже третьи сутки без сна, и это мой последний шанс, иначе меня придется госпитализировать. Я встаю и натягиваю темно-красные легинсы, хлопковую футболку и бежевый