Луша - Карина Кокрэлл-Ферре

И загорелая Танька тогда вся солнцем пахла и абрикосами…

…Однажды Танька ночевать не пришла, и Николай утром побросал в чемодан забывшие утюг сорочки, чистые и грязные трусы, бритву, выгреб из кармана и оставил на столе комок мятых пятерок и ушел с концами к Зинке, комендантше общаги рабочей молодежи.

Комендантша Зинка давно намекала, приблизив яркий рот, что негоже хорошему мужику пропадать. Молва быстро пошла по заводу и соседям. Его оправдывали, Таньку винили во всем.

Николай втайне надеялся, что его уход встряхнет ее, разбудит. Оживет Танька. Одумается. Поймет, что все теряет.

Он ждал, что придет жена под окна Зинкиного общежития, будет кричать, упрекать, ругаться. Заплачет, позовет вернуться. И тогда, как знать, может, получится ее «зашить» от пьянства, и все еще склеится?

Он все ждал, а Танька не приходила. Вот так плюнуть, вычеркнуть, словно и не было его никогда!

Случайно, он увидел жену на улице. Трезвая, истощенная, с опухшими веками, без шапки, седая, она шла куда-то в задумчивости по утоптанному утреннему снегу и курила.

Догнал.

— Как живешь-то, пьешь на что?

Подняла голову, как слепая птица.

— Хорошо живу, Коленька. Ты не думай.

И пошла дальше, безумная, пропащая, родная.

Зинка надоела ему до черта разговорами о пальмах и Крыме, куда, подкопив денег, мечтала переехать к дядьке с «жигулями», ветерану внутренних войск.

Тогда он еще встречал Татьяну на улицах. Даже себе не признавался, что ищет этих встреч.

А потом она исчезла.

Алкаши только пожимали плечами на его вопрос: они относились к смерти, как относятся к ней солдаты на передовой: их ряды постоянно редели — собутыльники замерзали в снегу, гибли под колесами автобусов, на трамвайных рельсах.

Чувство вины и дурацкое желание увидеть Таньку становились все сильнее. Наконец, он не выдержал, смирил гордыню и пошел на Красных Работниц сам.

Квартира, чего он и боялся, встретила его чужими запахами и нежилой слепотой темного коридора. Кухня без холодильника казалась челюстью с вырванным зубом. Исчезли и диван, и стол со стульями. Посреди комнаты, точно по центру, стояла одна только кухонная табуретка. Над ней петлей свисал голый провод от люстры. Только в Лушиной комнате — железная кровать и парта.

Вот и все, что всего за шесть месяцев осталось от их жизни. Больше он туда не ходил.

Николай осторожно, чтобы не разбудить Зину, освободился от одеяла и стал одеваться. Предательски громко звякнула пряжка ремня.

— Ты куда собрался в такую рань? Суббота ж.

— Ты спи. Я вернусь скоро.

Зина села на кровати, колыхнулось цунами нежной плоти на фоне ковра.

— Холодина-то. Мороз вон окно разрисовал, словно и не весна. И куда тебя несет? Иди ко мне.

Она откинула одеяло, предлагая обзор кустодиевской роскоши.

Николай продолжал упрямо одеваться.

— Думаешь, не знаю, куда собрался? Искать. Алкашку свою искать, вот куда.

— Она жена мне еще.

— Ну уж, жена! Даже дочь родная от нее сбежала.

Николай яростно застегивал рубашку.

— Не тебе о дочерях-то судить.

Жестоко. Тающая с годами мечта о ребеночке для Зинаиды была такой же одержимостью, как и переезд в Крым. Но Зинка знала, как отомстить.

— Полгода уж прошло. Раз не нашли, уж не найдут.

Промолчал, только поршнями ходили желваки на небритых скулах.

— Срам смотреть на тебя, Коль, — опять завела Зинка заезженную пластинку, обиженно накрывшись одеялом. — Весь завод знает: руки у Речного золотые. Развелся бы. Расписались. На Доске почета бы висел, в партию бы, глядишь, приняли, в мастера цеха бы выбился, заработал бы — и вместе в Крым, а из-за своей алкашки и морального облика… Ну какая она жена? Мне дядька написал: и с мужиком своим, говорит, приезжай, доверенность ему на «жигуль» оформлю. Старый он. Дядька, не «жигуль». «Жигуль»-то почти новый. Диабет у него. Не хочет помирать в одиночестве. И за участком некому ухаживать. Восемь соток. У моря бы жили, в тепле. Может, и ребеночек бы там… у моря-то.

Николай молча обувался, сидя на стуле.

— Без завтрака-то куда?

— У рынка перехвачу чего-нибудь. Да не убегу, не бойся. Я до рынка и обратно. Проветриться после вчерашнего…

— Коль, ну не дури. Не найти тебе ее все равно. Ни-ког-да.

Николай бросил завязывать ботинок и поднял голову:

— А почему это ты так уверена, а? Или слыхала что?

— А потому, — загадочно улыбнулась Зина. — Слыхала. Иди в койку, тогда скажу.

Он напряженно присел на край кровати и подался вперед.

— Говори.

— Только обещай, что никому. Я подписку о неразглашении давала.

— Про Таньку, что ли, подписку? Какую подписку? Кому? Где?

— Да не про Таньку, а вообще. Вот ты дурак.

Зинка приблизилась, вытаращила глаза и многозначительно прошептала:

— Юрь Владимирычу подписку, понял?

— А это еще что за ком с горы?

Она еще тише:

— Товарищ Малютин. КГБ. Органы. Но молчок, понял?

— А Танька моя тут при чем?

У Николая мурашки по спине побежали.

— Я за тебя, дурака, переживаю, чтоб ты не шлялся по морозу попусту. Ну и попросила Юрь Владимирыча навести справки. Про Таньку и Лушку твою.

— И? Да говори же!

Что же она над ним издевается!

— О, разволновался. Ты сначала обещай, что разведешься.

— Брешешь ты все. Будут тебя в органах слушать!

— Ну и дурак ты. Я комендант общежития. На переднем крае идеологического фронта. У меня рабочей молодежи тут триста штук в трех корпусах. Органы должны знать, что происходит во вверенном мне учреждении, какие разговоры, анекдоты, настроения, не слушают ли вражьи «голоса». Меня там ценят, между прочим. «Не хотите ли чайку, Зинаида Юрьевна?» Только ты никому, слышишь? А то нам обоим не поздоровится. Сам знаешь, с ними шутки плохи.

Он проклинал себя, что раньше не догадался, да и не думал об этом. Конечно, стукачка. Западня. Влип. Сам виноват. Узнать бы только, где Татьяна! А чемодан пусть здесь и остается, для отвода глаз. Бежать, но что-нибудь придумать, чтобы ее не разозлить. От одного зловещего слова «органы» у Николая начинало все внутри противно подрагивать. Всю жизнь он старался быть от них подальше.

Зинаида смотрела, словно старалась прочесть его мысли:

— А квартиру-то вашу опечатали.

— Как? Почему?

— Бесхозная. Не положено. Ты ж здесь живешь. Я тебя оттуда выписала и прописку тебе здесь оформила, у меня в паспортном столе все девчонки свои. Мы с тобой все равно тут временно, а летом распишемся, рассчитаемся — и в Крым.

— Погоди, погоди, как «бесхозная», там Танька прописана. А если Луша вернется, то куда же она?

— Никуда твоя Луша не вернется. Так и товарищ Малютин сказал. Дело закрыто. И это тебе не сраная милиция говорит,