Суп без фрикаделек - Татьяна Леонтьева
Леля забрала Янку, ушла от Пети в соседнюю избушку и стала работать в детском садике на кухне. Таскала бачки с супом и нажила себе грыжу. После этого махнула рукой на тайны мироздания и уехала в Новосибирск. А потом – в Питер.
Я включала настольную лампу и говорила:
– Леля. Ну ты же умница, красавица.
– Ну при чём здесь это? Разве дело в этом? Дело в том, что мы не готовы к этой любви, мы её боимся. Да будь ты хоть трижды красавица, что с того? – Лелины красивые глаза вопросительно мерцают в полумраке, а я думаю: «Мы говорим об этом сорок третий раз».
– Лель, ну попробуй разобраться в себе. Почему так получается. Или займись психоанализом. В конце концов, отвлекись, книжку почитай, сходи на выставку…
– Книжку? Да кто их пишет, эти книжки? Ты думаешь, что хоть кто-нибудь из них был счастлив? Да все эти художники – это эгоисты, эго, эго, одно сплошное эго!
За два года соседства мы в совершенстве разработали теорию по достижению личного счастья. Мы установили, что косметика и каблуки тут ни при чём (настаивала я). Что количество прочитанных книжек тоже ни при чём (настаивала Леля). Что психоанализ тоже не помогает (я спорила). Нужно работать над собой в поиске гармонии, и вот тогда явится он, тот самый заветный положенный тебе мужчина. И тогда-то и начнётся настоящая новая жизнь.
Леля пыталась медитировать. Я пыталась бросить курить и крутила обруч под «Наше радио» по сорок минут в день. Новая жизнь никак не начиналась.
Иногда у Лели появлялись кавалеры. Мы тогда уже не работали в «Буквоеде». Я устроилась редактором. Леля раскладывала товары в гипермаркете и в какой-то момент замечала, что охранник на неё с интересом посматривает. Потом разносила суши и роллы в японском ресторане и вдруг замечала, что сушист довольно-таки симпатичный парень. Тогда мы на время забывали про Петю и Мишу и начинали обсуждать развитие отношений с охранником или сушистом.
– Понимаешь, Таня, – объясняла Леля, – он на меня смотрит, но он какой-то ещё мальчишка, он не понимает, что такое серьёзные отношения. А я уже устала от этого, я устала, я хочу нормальной семьи. Ты не знаешь, что такое одной растить ребёнка!..
Тут в комнату заглядывала Янка и говорила:
– Ма-ам. Ты же обещала со мной поиграть в «Смешариков».
– Подожди, малыш, – отвечала Леля. – Видишь, я с Таней разговариваю. Закрой дверь, не дыши куревом, тебе вредно.
Янка болела туберкулёзом. Один из московских гостей, с которыми Петя ходил в горы, привёз из тюрьмы открытую форму чахотки, от чего впоследствии умер. Леля выражала Пете робкие опасения. Но Петя ответил, что если правильно слушать шум алтайских ветров и как следует обретать гармонию, то никакая зараза не прилипнет. Леля и Янка, видимо, ещё не достигли такого уровня просветления и обе туберкулёзом заразились. А Петя нет. Леля вылечилась, а у Янки всё время были плохие анализы.
Янка училась в павловском интернате для детей, состоящих на учёте в тубдиспансере. Иногда я её туда отвозила вместо Лели. Маму Янка видела только по выходным.
Когда она вот так заглядывала, а потом понуро затворяла дверь, мне сразу становилось как-то неуютно сидеть в кресле, я начинала вертеться и теряла нить разговора. Я представляла, как Янка расставила фишки на картонное поле и ждёт Лелю. «Свинство», – думала я и предлагала:
– Может, пойдём поиграем в «Смешариков»?
– Подожди, я ещё не дорассказала. И вот я ему говорю: «Почему ты так поступаешь?» А он смотрит на меня и ничего не отвечает. И тут я понимаю, что всё это не то, это не тот человек…
Когда Леля купила ноутбук, Янка к нам заглядывать перестала.
А потом у нас завелись клопы. Я про клопов только в книжках читала и думала, что они давно вымерли, как динозавры. Мы думали, что это комары-мутанты.
– Леля, – говорила я, – тебя комары кусают?
– Кусают. Ещё как! Даже фумигатор их не берет. Янка жалуется.
И мы чесались до двух часов ночи. Однажды, кода кошка заскребла под дверью, я вскочила, вся в волдырях от укусов, включила свет и вдруг как по наитию взглянула на подушку. Россыпь насекомых разбегалась в разные стороны. У меня по всему телу волосы встали дыбом. Я затряслась, как в пляске святого Витта, и судорожно стала сдёргивать с себя одежду. Я поняла, что клопы не вымерли и они наступают.
Я полезла в Интернет и прочитала про них всё. Что они пикируют с потолка. Что они за несколько метров чувствуют тепло человеческого тела. Что они впадают в анабиоз чуть ли не на годы до лучших времён, а потом просыпаются с новыми силами. Что самец клопа может впрыснуть семенную жидкость самке в любое место – в голову или там в спину, даже в сердце, и она успешно оплодотворится. Что даже если самки нет, то самец впрыснет самцу, и никто не посмотрит на них осуждающе. Я поняла, что враг силен.
Единственное, что может смутить стыдливого клопа – это свет. Я зажгла обе лампы и просидела в кресле до утра, трясясь в ознобе.
Наутро я пошла к тёть Гале и порадовала её известием. Предложила скинуться и вызвать какую-нибудь бригаду или санэпидемстанцию.
– У нас клопов нет, – заявила тёть Галя. – Если у вас есть, вы и травите.
Я была обескуражена:
– Так они же… переползут?
Дядь Кеша промолчал. Карина с кошкой спрятались в комнате.
Для начала мы с Лелей провели газовую атаку. Затарились дихлофосом, ватно-марлевыми повязками и решили, что баллон на комнату – в самый раз. Я наглухо закрыла окно, завесила мебель газетами и стала распылять. Когда на донышке оставалось ещё немножко жидкости, из глаз у меня брызнули слезы и горло скрутило рвотными позывами. Я на ощупь доползла до кухни и там долго кашляла у раскрытого окна.
Через два дня мы опять проснулись в волдырях.
– У нас что, обратно клопы? – спросила тёть Галя на кухне.
– Так точно, – отрапортовала я.
Откуда вы их берете? – возмутилась Карина.
– Не знаю, они мне паспорта не показывают, – съехидничала я.
– Следить
