Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

Она успела уже выучить роль и отвечала наизусть на прощальные наставления Лаерта:

– А о Гамлете и его любви

Забудь, —

– говорил ей брат.

…Поверь, что это все мечта,

Игрушка детская, цветок весенний,

Который пропадет как тень,

Не более…

Не более?..

– повторила Офелия, подняв глаза, и так искренно сказалось это ею, – сказалась тревога и молодая грусть, и неиссякаемое упование в эту «мечту», в этот «цветок весенний», – что ей невольным взрывом откликнулись со всех сторон рукоплескания… А полный той же грусти и тревоги взгляд княжны, скользнув по Лаерту, пробежал далее, остановился на миг на внимавшем ей в кулисе Гундурове и – потух… Сердце ходуном заходило у молодого человека. «Нет, не может быть! Этот взгляд! Это случайность, случайность одна!» – спешил он отогнать от себя обольстительный помысел… А в то же время он весь замирал от неизъяснимого блаженства и слушал – слушал, упиваясь звуками ее тихого голоса:

Он о любви мне говорил,

– печально признавалась отцу Офелия.

Но так был нежен, так почтителен и робок!..

И неотразимо лились ему в грудь эти слова… Он был Гамлет, – о нем говорила Офелия!..

Не он один внимал ей с этим трепетом, с этим замиранием. Повернувшись боком к зрителям, опершись локтем о стоявший подле него столик, безмолвно и недвижно сидел князь Ларион, прикрыв лицо свое рукою. Он видимо избегал докучных взглядов, но зоркий глаз исправника Акулина разглядел со сцены, как слегка дрожали длинные пальцы этой руки, а сквозь них пылали устремленные на княжну неотступные зрачки…

Все смущение теперь соскочило с Гундурова; сильною, верною, полною живых драматических оттенков интонациею повел он следующую затем сцену свою с Тенью, несмотря на то что эта бедная Тень устами храброго капитана Ранцова читала таким дубоватым и могильным голосом, будто не для того она являлась на землю, чтоб возбудить сына к отмщению, а затем, чтобы прочесть над ним отходную. Храбрый капитан ужасно старался и чем более старался, тем хуже выходило; он не дочитывал, пропускал целые стихи, обрывал на полуслове, кашлял и сморкался, – все это к невыразимому негодованию Вальковского и к немалой потехе бойкой барышни, помиравшей на своем диванчике, безо всякой жалости к своему пламенному обожателю. Она смеялась, впрочем, не столько потому, что ей было смешно, сколько для того, чтобы приковывать внимание Ашанина, который, в свою очередь, пожирал ее украдкою со сцены. Вся эта игра, как ни был осторожен наш Дон-Жуан, не ускользала от ревнивых взоров Надежды Федоровны. Целый ад кипел в душе бедной девы… На минуту очутились они вдвоем за кулисами:

– Скажи мне, – вскинулась она вдруг, схватывая его за руку, – скажи хотя раз в жизни правду: любишь ли ты меня, или с твоей стороны все это был обман, один обман?..

Прочь, мой друг, слова,

К чему клятвы, обещанья1?

– пропел он ей в ответ словами романса Глинки, глядя ей прямо в лицо и освобождая свою руку.

– Без шутовства, прошу вас! – бледнея и дрожа, заговорила она опять. – Отвечайте, вы меня затем лишь погубили, чтобы кинуть меня к ногам этой презренной девчонки?

– Прекрасный друг мой, – комически вздохнул красавец, – после пьянства запоем я не знаю порока хуже ревности!

Слезы брызнули из глаз перезрелой девицы:

– О, это ужасно! – всхлипнула она, едва сдерживая истерическое рыдание…

– Да, ужасно! – повторил внутренне Ашанин. – И черт меня дернул!..

Репетиция шла своим чередом. Пройдены были два первые акта. Гундуров сознавал себя все более и более хозяином своей роли. Монологи свои он читал наизусть, по заученному им тексту; его молодой, гибкий голос послушно передавал бесконечные извивы, переходы и противоречия, по которым, как корабль меж коралловых островов, бежит гамлетовская мысль. Ему уже жадно внимали слушатели; князь Ларион покачивал одобрительно головою; сама Софья Ивановна приосанилась и не отводила более от него глаз. Всеми чувствовалось, что он давно освоился с этою передаваемою им мыслью, с этим своеобразным языком, что он вдумался в эту скорбную иронию, прикрывающую как блестящим щитом глубокую язву внутренней немощи… Но сам он в эту минуту исполнен был ощущений, так далеко не ладивших с безысходным отчаянием датского принца!.. Княжна была тут, он чувствовал на себе взгляд ее, она внимала ему, как другие, – более чем другие, сказывалось в тайнике его души… И помимо его воли прорывались у него в голосе звенящие ноты, и не раз не тоскою безмерной, а торжествующим чувством звучала в его устах ирония Гамлета…

– Не забудьте классического определения характера, который вы изображаете, – заметил ему князь Ларион после монолога, следующего за сценой с актерами, – «в драгоценный сосуд, созданный быть вместилищем одних лишь нежных цветов, посажено дубовое дерево; корни его раздаются, – сосуд разбит»[13]. У вас слишком много силы; при такой энергии, – усмехнулся князь, – вы бы, не задумавшись, тут же зарезали господина Зяблина, если бы он имел несчастие быть вашим отчимом; а вот на это-то именно Гамлет не способен…

Гундуров только склонил голову; князь был тысячу раз прав, и сам он это знал точно так же хорошо, как князь… Но где же было ему взять бессилия, когда в глазах его еще горело отражение того взгляда тех лазоревых глаз?..

– Ne vous s’offensez pas, – успокоивала тем временем Зяблина княгиня Аглая Константиновна, – il plaisante toujours comme cela, Larion3!

– У вас сейчас, кажется, будет сцена с Офелиею, – как бы вспомнил князь Ларион, – там есть некоторые… неудобные места… Ее надо бы было предварительно почистить…

– Я хотел только что напомнить вам об этом, – сказал Гундуров и покраснел до самых ушей.

Лицо князя словно передернуло…

– Oui, oui, Larion, – залепетала, услышав, княгиня Аглая, – je vous prie qu’il n’y ait rien de scabreux-4!..

– Господа, – обратился он к сцене, – я предлагаю отложить продолжение вашей пробы до вечера. Во всяком случае до обеда недалеко, кончить не успели бы. – Пройдем ко мне, Сергей Михайлович!

Наш герой последовал за ним с Ашаниным.

XV

Was ist der langen Rede kurzer Sinn1?

Князь Ларион Васильевич занимал в Сицком бывшие покои своего покойного отца. Это был целый ряд комнат, омеблированных в начале нынешнего века, во вкусе того времени, и с того времени оставшихся нетронутыми. Длинноватые