Собаки и волки - Ирен Немировски
– Не смотрите на меня так.
– Почему? Здесь нет ни души.
– Вы смотрите так, что мне стыдно.
Он знал, что эта скромность в ней не притворная. Он также знал, что это не холодность, а скорее голос крови, такой живой и горячей, что она боится его власти. Он взял ее руку и сжал, проскользнув пальцами между перчаткой и обнаженной кожей. Она слегка вздрогнула и сказала:
– Гарри, я снова говорила с отцом.
Он остановился и побледнел. Она никогда не видела, чтобы лицо человека выражало столько всего одновременно – от страха до уязвленной гордости, но для радости у него не было ни слов, ни жестов. Ей стало жаль его, она хотела увидеть, как он засияет от радости, как на его лице появится ребяческое выражение, если это вообще возможно, но его лицо было таким измученным и серьезным, что он, как всегда, выглядел старше, чем был на самом деле. Он смотрел на нее все так же встревоженно и недоверчиво, когда она сказала:
– Он согласен, Гарри.
Секунду спустя на его бледных щеках вспыхнул огонь, словно он наконец понял, как будто эти слова дошли до самого сердца и заглушили неутихающую боль.
Он тихо сказал:
– Мы победили!
Если он и страдал больше других, то умел лучше других наслаждаться своими победами. Он был опьянен, и только одно это опьянение могло, по странному стечению обстоятельств, стереть из памяти все эти злополучные годы. Ведь это из-за нее он был так несчастен, из-за этой непризнанной и осмеянной любви… И вот, наконец-то она приняла его, она любит его. Он с радостью умер бы за нее.
– Да неужели? Как он согласился? Что он сказал?
Она не ответила. Она не могла повторить то, что он сказал. Ссоры между ее родителями и ею самой не прекращались уже два года. Первым сдался отец. Она так надеялась на этот момент, а теперь почти жалела о нем, отравленная жалостью и угрызениями совести. Она никогда не замечала, как сильно он постарел за эти два года, и впервые заметила это накануне, когда он, все еще дрожа от гнева, сказал: «Что ж, тут уж ничего не поделаешь, но потом не расстраивайся и не приходи ко мне жаловаться». Только тогда, словно до этого любовь ослепляла ее в самом буквальном смысле этого слова, она увидела, как глубоки его морщины, как провисла челюсть, какой тонкой стала шея с выпиравшим кадыком. А Гарри, как он ликовал сейчас! Победа, сказал он? Всем своим существом она чувствовала поражение отца.
Но могла ли она повторить Гарри слова отца? Резкие, несправедливые, бесполезные… Но Гарри, казалось, их угадал. Счастливое выражение исчезло с его лица. Он с горечью сказал:
– Догадываюсь, что он мог сказать.
Он замолчал, а она, нежно, с жалостью и какой-то странной обидой, под покровом машины, в которую они сели, подарила ему их первый поцелуй.
18
Однажды Лилю познакомили с иностранцем: «Он курд или индус, – сказала ее коллега, такая же, как она, голая танцовщица в мюзик-холле, – но выглядит он как-то жалко».
Он влюбился в Лилю и стал присылать ей цветы и конфеты. Он вел себя скромно и нерешительно, Лиле стало жаль его, и, поскольку она не считала, что подарить кому-то свое тело – это так уж важно, однажды ласково отругала его:
– Вы с ума сошли, разводить такую суету из-за такой простой вещи. Вы хотите провести ночь со мной? Тогда скажите прямо: «Я хочу спать с тобой». Что толку в цветах и сладостях? У всех жизнь тяжелая. Вы сами себя губите.
На эти простодушные слова Лилин кавалер отреагировал необычно. Он произнес сдавленным голосом:
– Вы что же, не знаете, кто я такой?
Она не знала. Он назвал ей свое имя, оно принадлежало одному из мелких восточных князей, правителю страны, чья земля снабжала Англию нефтью; по этой причине расходы королевской семьи оплачивались в фунтах стерлингов. Никогда, сказал он ей, он не встречал более бескорыстной женщины. Сказал, целуя ее руки, что его пленили ее славянская натура и доброта, а поскольку она еще и красива… не хочет ли она?.. У Лили закружилась голова, она уже видела себя супругой короля и матерью принцев. К сожалению, он был женат. Однако он предложил ей завидную альтернативу: дворец в его столице, где только что установили центральное отопление, квартиру в Париже и платья. Она должна была немедленно следовать за ним, так как назавтра он покидал Париж.
Желая рассказать о своей удаче кому-нибудь, но только не тете Раисе, Лиля вспомнила о своей молодой невестке Аде и поспешила к ней домой. Они виделись изредка. Когда тетя Раиса оказывалась перед свершившимся фактом, она склоняла голову, ведь она не могла не испытывать тайного восхищения перед теми, кто бросил ей вызов. Как ни странно, унылое жилье в квартале Терн теперь казалось Аде вполне теплым и гостеприимным, в конце концов, другого дома у нее не было. В первые годы замужества она много работала: была швеей, продавщицей и машинисткой. Вот уже несколько месяцев Бен тоже немного зарабатывал, и она снова могла рисовать. Аде было уже двадцать, у нее было бледное выразительное лицо и резкие манеры. Когда она оживлялась, на ее худых щеках вспыхивал огонь и румянец становился темно-красным, но обычно она была изжелта-бледной и выглядела болезненно, тем более что она ненавидела косметику и почти не умела краситься. Она была небольшого роста, хорошо сложена, хотя все еще слишком худощава; брак почти не развил ее формы, и она была хрупкой, как маленькая девочка, а ее движения были быстрыми и живыми, как и прежде. Волосы она теперь убирала назад, но когда работала, они выбивались из прически, как в детстве, и челка падала темной бахромой до бровей.
На лбу у нее пролегла отметина художника – та вертикальная морщинка между бровями, которая возникает от сосредоточенного, пристального и внимательного взгляда, нацеленного на то, что он может увидеть
