Где дом и дым глубин и алый - Александра Васильевна Зайцева
Она вообще не должна быть на этом кладбище. И не может. Но ведь она здесь, разве нет?
Они вышли туда же и тогда же. Старик спал под деревом, кот – на карнизе, тени лежали на прежних местах, как и лужи, и по-прежнему купались в них воробьи. Лена смотрела на голодную девочку, на её загадочную усмешку и чувствовала, что упускает нечто значительное. Самое главное. То, ради чего и затевалась эта маленькая прогулка в чужую голову. Оно было совсем близко, а не давалось, ускользало. Лена хмурилась, пыталась сосредоточиться, но от усилий только заломило виски. И тогда девочка сказала, что сейчас её позовёт Марина, что ей пора. Лена кивнула, неуверенно поплелась к лестнице, но остановилась на полпути, стремительно подошла к коричневому дедушке, присела, посмотрела в его застывшее лицо и сказала:
– До свидания.
Подумала секунду и добавила:
– Спасибо вам.
И он снова улыбнулся. Почти незаметно, но он улыбнулся! Здесь, под деревом, по эту сторону своего мира. Лена растерянно обернулась на голодную девочку:
– Он помнит, он меня узнал.
– Естественно, – хмыкнула девочка.
– Значит, если прийти к человеку туда, в его мысли, как мы только что, то с ним возможно поговорить? Даже если на самом деле невозможно? Ну, если это в обычной жизни не получается, да? А там получится? И он не забудет?
– Естественно, – повторила девочка.
– С любым? С любым человеком?
– В этом доме – да.
– А как? Как это делать? Как ходить к разным людям?
– Лена! Лена, ты с кем там? – позвал с верхней галереи голос Марины.
Голодная девочка шепнула: просто захоти, когда они спят, тебе можно. И шмыгнула в тень. Пропала. Марина позвала снова. А коричневый дедушка всё улыбался.
Лена не могла уснуть. Хотела до рези в глазах, но не могла. Лежала тихонечко, старалась не ворочаться, чтобы не разбудить Диника, страдала от того, что чешется спина. Это же как надо изогнуться, чтобы почесать лопатку, почему зудит не локоть, ступня или другое легкодоступное место? Закон подлости. Потом начала икать. Задерживала дыхание, крутила в мыслях обрывки стишков и песен. Показалось, что за окном кто-то ходит. Испугалась, вспомнила, что окно на третьем этаже, и успокоилась. Начала засыпать, но тут что-то заскреблось под диваном. Пробежало по комнате. Скорее всего, мышь. Надо спать. Хлопнула форточка. Шёпот, шёпот, тихий плач. Да что же это за издевательство такое? Накрыла голову подушкой, нет, невыносимо, дышать же нечем. Где-то вдалеке тонко завыла собака, потом ещё одна. Стихло. Или спала? Вроде и правда тихо. Нет, гудит. Низкий гул на одной ноте, будто из стен. Ну и ладно. Ох, как зудит всё тело, а если это клопы? Вроде не было у тётки никаких насекомых. А что же тогда ползает по Лене и жалит, жалит. О-о-ох! Перестань, тебе мерещится. И голоса во дворе – мужской глухо бубнит, женский коротко взвизгивает – тоже ненастоящие. Но если заткнуть уши…
Лена сказала себе, что поищет вату в шкафчиках на кухне и сразу назад. Вату для ушей. Ну или в тёткиных апартаментах посмотрит, раз на кухне нету. Тётка наверняка давно спит. А Лена только на секундочку войдёт. Захочет – и войдёт. Ей разрешили.
Тётя Руза сгорбилась над круглым полированным столом в своей комнате. Верхний свет не горел, а торшер сюда не дотягивался, вероятно, поэтому она так низко наклонила голову – иначе не разглядеть картинки на картах. «Это ненастоящая реальность, ничего страшного», – в который раз повторила себе Лена, подкралась к тётке со спины, заглянула через плечо. Карты лежали рядами, вверх рубашками. Старые, засаленные, с обтрёпанными углами. А на рубашках переплетались спирали или другой узор – не разобрать.
И тут одна тёткина рука дрогнула, Лена испуганно отпрянула, но тётка не стала её хватать. Протянула руку и перевернула карту в центре среднего ряда. Башня. Светло-серая башня на чёрном фоне, кренится, рушится, верхушка её в огне, а из окон падают люди. Лена придвинулась ближе, чтобы увидеть мелкую надпись на верхнем крае карты. А это что нарисовано, арки?
«То, что кажется гибелью, может быть освобождением, крепость стен от крепости духа, крепость духа от крепости фундамента, крепость фундамента от силы родства», – прошептала тётка. Она внезапно вздрогнула, её спина напряглась, голова начала подниматься.
Если поймает, прибьёт!
Лену словно толкнули в грудь – отпрыгнула от стола, бросилась прочь. И, уже схватившись за дверную ручку, подумала: «Не успею! Вот дура! Лучше бы к Александре Антоновне!»
Тусклый пасмурный день затекал в большие прямоугольные окна, всё вокруг погромыхивало, раскачивалось, жалобно дребезжало. Лена стояла на задней площадке трамвая, вцепившись в поручень и обалдело разглядывая ряды пустых пластмассовых кресел. Нет, не все пустые. Там, впереди, рядом с кабиной водителя кто-то сидит.
Что ж. Посмотрим.
Лена медленно двинулась вперёд, не отпуская поручня. Но всё равно оступалась, ударялась бёдрами о стойки и острые углы сидений. Трамвай ехал не слишком быстро, но болтало его знатно. По обеим сторонам за окнами плыли высокие заросли сухого камыша, вагон раздвигал жёсткие стебли, словно пробивался через джунгли. Сквозь стук и скрежет просачивалось скользящее шуршание. Или это игра воображения?
Она дошла до середины вагона, когда камыш закончился и стало видно грязную улицу с деревянными домиками, сараюшками, кривыми штакетинами заборов. Низкое серое небо будто придавливало их к земле, заставляло врастать в вязкую глину по самые ставни. А ставни-то резные, и наличники затейливые, кружевные, подновить бы их, хотя бы подкрасить…
Лена сделала ещё несколько шагов и оказалась за спиной Александры Антоновны. «Как же так? Как же так? – горестно повторяла та. – Первый трамвай в Москве, второй – у нас, и только потом – в Петербурге. А теперь? У всех есть, а наши списали, отобрали, уничтожили. Ничего нам не оставили. Как же так?»
Вагон качнулся, пронзительно тренькнул звонок у дверей, зашипели динамики под потолком. Водитель промычал в микрофон что-то об остановке – неразборчиво, словно рот его был набит камнями. Лена поняла лишь, что ей пора выходить.
Рынок кипел, голосил, рябил множеством ярких красок в знойном мареве. Лена спешила за девушкой в длинном зелёном платье и чуть более светлом зелёном платке. Хотела увидеть лицо, обязательно, потому что была уверена, что зелёная девушка прекрасна. Ведь она не идёт, а летит между прилавками, тоненькая, гибкая, невесомая, – мираж в трепещущих на жарком ветру длинных
