Где дом и дым глубин и алый - Александра Васильевна Зайцева

А гора эта, что под нами, – единственная в степи. Она растёт, представляешь? Буддийская святыня. Олядык заглядывает иногда, обычным путём ему далековато, а через дом – дело двух минут. Удобно. Так-то у него своё место – буддийский хурул, который в честь победы над Наполеоном, но он же не гора. А здесь у подножья Белый Старец калмыков живёт – Цаган Аав. Гора поёт для него. Ветер точит склоны, дырявая вся, иногда прям звенит, если прислушаться. Слышишь?

Лена молчала, не поднимала головы с Ваниных колен, видела в щёлку между прикрытыми веками только яркую синеву неба в рамке белых перистых облаков. Или это вода и соль? Всё равно. Главное, что отогрелась. И ветер не швыряет песок в лицо, как в прошлый раз, а лишь ласково шевелит подсохшую прядь над ухом и неизвестные Лене серебристые колоски у щеки. Не нападает…

– Почему он со мной так? – встрепенулась Лена, но Ваня мягко удержал, не дал ей встать. – Он хотел меня убить?

– Курбан не убийца, что ты. Просто у всех разное внутри, никогда не знаешь, что человека ест. Иногда там чудовища, иногда змеи, или не знаю… бомбы рвутся. Всякое бывает. Нельзя просто так заходить. Да и кому понравится, что в его личное смотрят?

– Но я не знала. Я не хотела. Я же как лучше… Господи, что я сделала!

– Ничего страшного ты не сделала.

Лена оттолкнула Ванину руку, подняла голову, выпрямилась. Для неё не было здесь озера, и неба, и жёлтого склона горы. Перед глазами стоял человек с ножом, стоял над красной курткой Марины.

– Курбан поймёт, что не нарочно, просто занесло тебя.

– При чём тут Курбан? – всхлипнула Лена. – Я другое сделала. Обрадовалась, что можно, ну, забраться кому-то в голову и поговорить. Думала, смогу убедить, всё исправить. Думала, у всех там не страшно и по-доброму. Я же не знала! Надо было выбросить его, швырнуть в реку сразу, не включать. А жалко стало. Зачем я его включила, зачем оставила?

– Кого оставила? – растерялся Ваня.

– Телефон! Проклятый телефон! Марина сказала избавиться, а я не смогла.

– Ну не смогла, и ладно, чего так убиваться?

– А того, что я позвонила! Чтобы всё исправить. И как теперь? Куда убегать, где прятаться?

Она позвонила, не зная зачем. Само получилось. Слишком давно не держала телефон в руке, и вот теперь пальцы обрадовались ему и быстро отыскали нужные цифры. Лена слушала длинные гудки и думала, что разговаривать не обязательно, она дождётся ответа и отключится. Две секунды, чтобы послушать папин голос, голос – это немало, этого хватит. А потом бросит телефон в воду, будто ничего и не было.

Но стоило папе ответить, как Лена затараторила в трубку про дом, про середину двора, про Диниковы рисунки и свою неприкаянность. Сказала, что скучает, они все скучают. Сказала: мы всё исправим, мы сможем. В тот момент она не сомневалась в этом. Кровь её будто пенилась, голос дрожал и подпрыгивал, и вся она стала воздушным шариком с веселящим газом внутри. У них получится. Неважно как, но Лена заберётся в папину голову и будет кричать, что они семья и нужны друг другу. А он будет сидеть на стуле с прямой спинкой, вдыхать сладкий маковый ветер и слушать. Потом посмотрит внимательно и ответит, что готов лечиться и вообще на всё готов. Что осознал, где реальность, а где иллюзии. Что больше не заблудится.

Кто же знал про чудовищ?

Лена снова всхлипнула, затряслась, разрыдалась. А Ваня обнимал и повторял, что нечего бояться. Дом защитит, и он, Ваня, защитит. Не плачь, не плачь. Всё наладится.

Только Лена знала цену его утешениям. Если промолчать нельзя, а сказать нечего, люди говорят «всё наладится». Но слова эти – враньё. Они как «с уважением» в конце письма, как «будьте здоровы», когда рядом чихнули, как «спасибо за покупку». Пластиковый заменитель настоящего участия. Но и когда это искренние слова, им нельзя верить. Потому что их повторяли миллионы раз на всех языках, но лучше от них не становилось.

Лена думала об этом тогда, у озера. И позже, глядя на спящего Диника. На Марину.

И не знала, что скажет им завтра.

Тёткино терпение иссякло к обеду, и она прикрикнула: надоела ты уже дверью грюкать, хватит мельтешить, вода не приедет. Словно Лена высматривала машину с водой. Нет, не для того она ходила на галерею раз сто за утро и ещё с двести – днём. И ведь мучилась, но шла, будто волокла себя на казнь. Тряслась от страха и вместе с тем ждала с болезненно-восторженным нетерпением. А если он уже там, под деревом, посерёдке?

Но его не было.

Тётя Руза никогда не ошибалась, пора бы уже привыкнуть.

В обычное время водовозка не появилась, и спустя час, и даже когда начало темнеть. Жильцы толпились во дворе, ходили высматривать за ворота, обрывали линии городских служб, да всё без толку. А потом Олядык дозвонился до родственника-водоканальщика и сказал, чтоб не ждали. Потому что на той окраине, где люди уже несколько месяцев без воды, бабы окончательно взбесились и перекрыли федеральную трассу. Как-как? Взяли пустые вёдра, выстроились в ряд и остановили движение. Да ещё на видео сняли и в интернет выложили. Теперь водовозки там, и начальство там, и ремонтные бригады, и журналисты, и вообще все. Пригорело у них. Так что расходитесь.

И они разошлись. До того разошлись, что, наверное, и на мятежной окраине слышно было.

– Да в конце концов, когда кончится это надругательство над личностью!

– У меня от сырости полы вздулись, скоро в подвал рухну, в преисподнюю, им полы мои на видео не снять?

– Штукатурка вот такенными кусками, вот такенными! И на башку!

– А крыша?!

– А плесень?! Я астматик, между прочим, мне нельзя плесень!

– Мокрицы под ванной как сколопендры, дети пугаются, кто им оплатит моральный ущерб?!

Лена, Марина и Диник завязли в разъярённой толпе у ворот. Попытались выбраться к крыльцу со своими баклажками, но слишком много было вокруг локтей, коленей, кричащих ртов. Слишком плотно стояли люди, слишком агрессивно размахивали руками.

– Убить нас хотят, сто процентов!

– Не убить, а заставить ремонт за свой счёт делать!

– Да кто же у нас сделает? Да как? Да с какой стати?!

– Э! Меня за свой счёт не записывайте! Я бедный! – раздался вопль с галереи. – Я такой бедный,