Где дом и дым глубин и алый - Александра Васильевна Зайцева

Она обогнула тележку с грудой плоских лепёшек, пробежала между ящиками с необычайно красными помидорами, вдохнула густой аромат копчёной рыбы, чуть не врезалась в цыганку с подносом варёной кукурузы, свернула за угол и оказалась в сумрачном тенистом проходе.

Девушки здесь не было, но были шторы – органза, вуаль, множество газовых, шёлковых, кисейных легчайших полотен, развешенных на тонкой проволоке вдоль дорожки. Их раздувал ветер, и они шевелились вокруг Лены, струились, приподнимались и медленно, нехотя опадали. И Лена тоже стала медленной. Торжественной. Она вдруг поняла, что не слышит рыночного шума, но это правильно, будто здесь какое-то сакральное место.

Продавщица в зелёном стояла к Лене спиной. Поправляла цветочный тюль на карнизе. На прилавке лежали книги, раскрытые толстые тетради, шариковые ручки. В тетрадях – причудливая арабская вязь. «Надо учиться, всегда надо, знание даёт свободу. Каждый может прийти за нашим знанием, любой человек. У нас принимают всех».

Лена узнала её голос – не прекрасная девушка, а немолодая женщина со второго этажа. Она пересекала двор, опустив глаза, но иногда говорила с соседями у машины с водой. Да, Лена узнала её. И увидела ещё один проход между отрезами белого тюля.

У Таси была не штора, а занавеска – белая, хлопковая, короткая и с алой вышивкой по краю. Птицы и цветы. И не только на занавеске – на скатерти, на подушках, что лежали горками на высокой перине, на белоснежном рушнике в углу.

Лене понравилось тут. Хорошая комната, маленькая, с низким потолком и старой разномастной мебелью, которая словно вздыхала и чуть слышно поскрипывала вся разом. Лена прошла от двери к столу, скользнула кончиками пальцев по гнутой железной спинке кровати, посмотрелась в мутное зеркало трюмо. Разве эта долговязая худая девчонка с всклоченными волосами и нервным блестящим взглядом – она?

«Ничему не конец. Ничему не начало. Всё здесь. Всё здесь. Всё здесь», – Тася словно не говорила, а выводила заунывную песню. Она взобралась на табурет у окна и тёрла тряпкой стекло. Текла мыльная вода, искривлялись в ней деревья, дорога, соседний домик. «Всё здесь. Всё здесь. Всё». Лена вдруг почувствовала себя лишней, незваной. Это место для одиночества. Тайное, только Тасино. Прочь, прочь.

Он стоял на дощатом причале, на самом краю. Седой, коренастый, в бурой одежде и в высоких резиновых сапогах. Это он развешивает связки солёной рыбы на галерее. Или нет? Лена не была уверена, трудно узнать со спины. Да и важно ли?

Удушающий рыночный зной сменился приятным теплом. Небо розовело перед закатом, поэтому розовела и вода, а огромные цветы в ней были пунцовыми. Раньше Лена видела кувшинки, эти гиганты напоминали их формой, но не цветом и размерами. Они алели над водой – диковинные чаши на высоких стеблях с плотными округлыми листьями, а их бутоны, каждый больше Лениного кулака, устремлялись к небу. И так – сколько хватает глаз, во все стороны и до горизонта.

«Скоро отцветут, – не оборачиваясь, сказал дяденька на причале, – но пока много. А если на лодке пойти, лотосы будут подминаться, но потом снова выпрямятся. Сильные они. Тут всем приходится быть сильными».

Лена присела, потянулась за пунцовым цветком, но не удержала равновесие и плюхнулась в розоватую воду, в густые тёмные водоросли.

Дождь обрушивался сплошным потоком, оглушал, не давал дышать. Лена не понимала толком, куда бежит, не могла поднять голову, разобрать хоть что-то в ревущем мраке. Ноги скользили и разъезжались на чавкающей размокшей земле, но Лена не сдавалась и словно карабкалась на ледяную горку. Кажется, её кто-то звал. Кажется, она знала этот голос. Но нельзя останавливаться, надо искать укрытие, тепло, свет. Свет!

Лена упёрлась ладонями в шершавую железную дверь, нащупала ручку и потянула изо всех сил…

Она бы ни за что не подошла близко. Так бы и стояла посреди промёрзшей степи, пока не превратилась бы в ледяной столб. Волосы уже покрылись тонкой наледью, затвердели, интересно, ломаются ли застывшие пряди, как сосульки? Проверять не хотелось. Идти вперёд не хотелось ещё больше. Но пятно. Красное, в цвет куртки Марины. Если бы не этот цвет, Лена бы ни за что не подошла.

Шаг, второй, десятый. Ног она не чувствовала. Вернее, чувствовала их деревянными протезами. А всё потому, что сначала вымокла насквозь, а потом сюда – в бескрайнюю зимнюю степь, присыпанную тонким слоем крупчатого снега. В безлюдье и беззвучие. Где земля и небо сливались в единое белёсое ничто, а между ними чернели низкие корявые постройки, будто висящие в воздухе.

И красное пятно как всполох живого огня.

Лена шла к нему – к пятну – и с каждым шагом всё больше жалела, что не осталась на месте. Пятно оказалось освежёванной тушей. Неужели верблюд… Нет, это была корова, даже телёнок, судя по размеру. Аккуратно снятая шкура, красные мышцы, красные же капельки крови россыпью на белом снегу. Лена не хотела смотреть, но не могла отвести взгляд. А потом почувствовала движение, легчайшее прикосновение, подняла голову и увидела снег. Снег мягко сеялся с неба, падал на Ленины волосы, щёки, губы и не таял. Падал на кровь, на шкуру и плоть телёнка и не таял. Падал на человека, который стоял к Лене спиной. Откуда он взялся? И почему он только в мешковатых тёмных штанах, почему голый по пояс? Его плотное широкое тело казалось коричневым в белом мареве. Блестящим, словно смазанное жиром. Бугристым. Наполненным мощью и яростью. А нож в опущенной руке блестел серебром.

Лена больше не чувствовала холода. Она словно стала бесплотной. Не собой. Сгустком животного ужаса, паникой, немым воплем.

Она начала пятиться. Бездумно. Неуклюже.

Наступила на что-то, и оно хрустнуло. Как взорвалось.

Человек обернулся. Хищно оскалился. Вскинул руку с ножом, бросился на Лену.

И тогда она подняла руки, чтобы отгородиться, закричала, поскользнулась и, падая, заметила быструю серую тень – тощего желтоглазого кота, что бросился Курбану под ноги.

Ваня гладил её по голове – легонечко, как взрослый гладит приболевшего ребёнка, чтобы успокоить, усыпить. «Ничего, – говорил он, – у меня жарко, сейчас обсохнешь и согреешься. Не бойся, – говорил, – нечего бояться». И голос его был тёплым, безмятежным. Укачивал Лену.

Ваня рассказывал о своём солёном озере, которое огромно, и нет ничего подобного в мире. Смотришь с горы, тянется оно на много километров, а границ не разглядеть. В середине синее, как небо, а края – соляная корка. Баскунчак. Здесь Ванины предки брали соль, везли