Солнце, тень, пыль - Борис Крижопольский
А пока, Аркадия Натановича мучили одиночество, тоска и скука. Да, одиночество, как это ни странно, учитывая то, что он ни днем, ни ночью не оставался один. Его окружали чужие, незнакомые и непонятные ему люди. Некоторым из них была знакома его, так сказать, внешняя оболочка. Они хлопали его по плечу, заводили разговор, задавали вопросы, на которые он не знал что отвечать. Слишком все это отличалось от привычного ему круга общения: работников редакций русскоязычных газет, пожилых сверстников, с которыми он встречался за рюмкой водки и «френдов» из социальных сетей.
Он с непреходящим удивлением наблюдал этих людей, таких разных и в то же время объединенных чем-то общим. Здесь были вязанные кипы и тель-авивская золотая молодежь, эфиопы и русские, гортанный говор йеменцев звучал вперемешку с тяжелым американским акцентом, заскорузлые ладони фермеров с Голан стискивали вялые пальцы программистов из Раананы. И все это невообразимое вавилонское смешение радостно обнималось, похлопывало по плечам и понимало друг друга с полуслова. Это была иная вселенная, существовавшая, как оказалось, бок о бок с тем мирком, в котором обретался Аркадий Натанович. Все здесь было иным, чем то, к чему он привык: люди и отношения между ними, ценности и приоритеты, даже законы пространства и времени.
Помимо отчужденности, его пребывание в этом, новом для него мире, сопровождалось чувством недоуменного разочарования. Все здесь было не таким, как он представлял себе. И самым «не таким» были люди. Они кричащим образом не соответствовали его представлению о защитниках Отечества. В сформированном «Эксодусом» представлении Аркадия Натановича ЦАХАЛ населяли молодые Полы Ньюманы – высокие, загорелые и белозубые, жизнерадостные, отчаянные и презирающие опасность. То же что он видел вокруг: пухлый, похожий на плюшевого мишку Полонский, костлявый, желчный Джахнун (одно имя чего стоит!) или почти пятидесятилетний Мейдани, с полуседой бородой, космами спускавшейся на костлявую грудь, были какой-то злобной насмешкой над любимым, бережно лелеемым образом. Все чаще казалось ему, что этот мир карикатурных солдат, картонных мишеней и бутербродов с мацой был просто мороком, созданным злокозненным незнакомцем со скамейки специально, чтоб поглумиться над ним. Главным же воплощением этого морока был комвзвода Нив – маленького роста, почти дистрофического сложения, с торчащим длинным кривоватым носом на узком лице, он одним своим видом вызывал у Аркадия Натановича приступы отвращения и бессильной ярости. Этот хитроглазый бесенок, этот диббук осквернял своим прикосновением самое святое: мало того, что он носил на своем хилом инфернальном тельце оливковую форму, облагороженную поколениями героев – он был офицером, командиром, первым среди лучших! Это было наглядное, ходячее, облеченное плотью и кровью, глумление над святыней. Vade retro!
Искры во тьме
Аркадий Натанович сидел в автобусе и смотрел в окно. Дождь перестал. Он видел, как высокий худой старшина, наклонившись над маленьким круглым командиром роты, что-то сердито втолковывает ему, а тот, недовольно морщась, слушает. Два солдата, с красными от напряжения лицами, несут деревянный, видимо очень тяжёлый ящик. Шедший сзади попал ногой в лужу, поскользнулся, и выпустил свой край; передний, которому падающий ящик защемил пальцы, чертыхнулся и отскочил в сторону. Ящик тяжело упал в грязь. После двух дней беспрерывной работы, было так приятно сидеть в тепле и бездействии, и просто наблюдать за жизнью через автобусное окно. Дожив до пятидесяти восьми лет, он не представлял, что сутки могут вместить в себя столько часов, что за это время можно так много успеть, и что человеческое тело в состоянии это выдержать.
Автобус отвезет их в мошав[5] на границе, откуда полк должен будет выйти на войну. А до этого им обещали дать час-полтора погулять по городу. Аркадий Натанович чувствовал, что после трех бесконечных дней бесприютности, слякоти, надоевшего до тошноты тунца с мацой, и перед тем, неизвестным, пугающим, что еще предстоит, этот мимолетный отпуск необходим ему как глоток воздуха ныряльщику. Иначе он просто не выдержит. Хотя бы час… Боже мой, целый час! Забыть обо всем в тишине теплого и чистого кафе. Горячая еда, будничная, неармейская атмосфера… Из солдата снова превратиться в просто человека. Хотя бы на час…
– Всем смирно! – в автобус поднялся Кфир. Он по-шутовски отдал честь и остановился в проходе между сиденьями: Значит так, – он сделал серьёзное, нахмуренное лицо и заговорил басом, подражая чтению инструктажа, – план операции следующий: Полонский, ты заходишь справа, Джахнун заходит слева, Максим подкрадывается сзади. Мы захватываем пиццерию и, – он обернулся на чей-то голос и, некоторое время, стоя на ступеньках, разговаривал с кем-то, бывшим снаружи. Потом повернулся, выражение его лица изменилось – он больше не смеялся, на подбородке резче обозначилась твёрдая ямочка. Он прижался к перилам, уступая дорогу. С трудом протиснувшись мимо него в проходе остановился Галили, заместитель ком-роты. Галили был красен, на бритой голове проступили капельки пота, он был очевидно чем-то смущен.
– Ой, нет! – простонал сидевший рядом Полонский, – сейчас он скажет, что планы изменились.
– Парни, это… в общем, планы изменились, – с потерянным видом промямлил Галили.
– Я уже достаточно времени в армии, чтобы видеть их насквозь, как облупленных, – процедил Полонский сквозь зубы.
– Вы все уже достаточно времени в армии, чтобы понимать, что к чему, – Галили энергично прочистил горло, – в общем, шашлыки будем кушать после войны.
Его шутке никто не улыбнулся. Единственное светлое пятно оказалось замазанным жирной кляксой, упавшей с пера какой-нибудь крупной шишки. В автобус внесли пакеты с консервами и несколько пачек мацы, при одном взгляде на которые Аркадий Натанович почувствовал позыв к рвоте. Он замкнулся в мрачном молчании.
Автобус выехал на шоссе.
