Солнце, тень, пыль - Борис Крижопольский
– Кфир, не порти аппетит. У нас и так не стоит на этот тунец, – сказал Джахнун.
– Как-то Оси, с которым я служил, получил пулю в задницу, – охотно поддержал разговор Полонский, имевший в запасе нескончаемое количество историй о своих бывших сослуживцах. – Над ним прикалывалась вся рота. Называли его Форрест Гамп. А когда, недели через две или три, он вернулся, все выстроились в очередь, чтобы посмотреть на его знаменитую попу. Оси спустил штаны и показал входное отверстие – вот тут, – Полонский приложил палец к верхней части бедра. – Это было просто синее пятнышко, как от ожога сигаретой. Потом он повернулся и показал место, где пуля вышла – внизу поясницы, прямо над ягодицами.
Там было красное, развороченное мясо. Даже спустя несколько недель. Больше над ним никто не смеялся…
– Ему повезло, что пуля была от калаша, – сказал Мейдани, с каркающим смехом. – Она хоть не путешествует внутри, как М-16. Тогда бы он точно без детей остался.
– Ну что за люди! – Джахнун с размаху шлепнул недоеденный бутерброд в кулек с мусором.
Аркадию Натановичу тоже расхотелось есть. Он живо представил себе удар пули. Раскаленный кусочек металла, рассекающий пространство со скоростью нескольких сот метров в секунду, встречающий на своем пути живую плоть, равнодушно проходящий сквозь все, что встретится на его пути: сердце, глаз, желудок, оставляя крохотную ранку, равную своему диаметру, и выходящий с противоположной стороны, увлекая за собой мясной фарш, кровь, обломки костей…
Мешки с землей для защиты от пуль… Двадцать первый век! Самая технологичная армия мира. Боже мой, Боже мой – какой дурной сон… И неотвратима та минута, когда он вынужден будет доверить свою жизнь неуклюжему тупорылому левиафану, чьи борта пробивает даже обычная пуля, попавшая под прямым углом. И вся надежда будет на эти мешки, наполненный жирной, липкой грязью… И никуда не деться… Зачем он здесь? Ведь есть же профессионалы. Должны быть. А он не воин, не боец, он… Кто он? Ну, обычный человек, живущий обычной жизнью. Он не годится для того, чтобы убивать и умирать. Он не похож на всех этих людей, которые с такой легкостью…
– Вон Нив идет в нашу сторону, почти бежит, – все посмотрели туда, куда указывал острый подбородок Джахнуна. – Значит, закончились наши посиделки…
Солнце начинало уже бледнеть и опускаться за песчаные холмы, когда длинная вереница бронетехники, с лесом бело-голубых и красно-белых[7] флагов, дрогнула и сдвинулась с места. Жители мошава собрались проводить их, передавали еду, говорили что-то ободряющее, некоторые женщины плакали.
На всех лицах одно и то же выражение: вот оно, началось! Как у Толстого: страшно и весело, – вспомнилось Аркадию Натановичу.
Поселок, с его цветами, протянутыми руками и горячим запахом жаренного мяса оставался позади, и скоро все потонуло в пыли и грохоте. Некоторое время они сидели на крыше БМП, глазея на сочные салатовые поля и темные пятна оливковых рощ. Потом было приказано всем зайти внутрь. Движение замедлилось. Они приближались к цели.
Люки задраены. Внутрь не проникает ни крупицы света. Лишенные зрения, они обратились в слух. Тишина, нарушаемая ревом мотора и скрежетом гусениц по асфальту, длится и длится. В кромешной тьме мигает красная лампочка какого-то прибора. Смотреть больше некуда, а глаза есть, и этот мигающий огонек неудержимо притягивает их. Они существуют в странном, замкнутом на самом себе мире, будто выпавшем за пределы пространства и времени.
Аркадий Натанович чувствовал, как немеет правая нога, на которой кто-то сидел. Мучительно хотелось поменять позу. Рев двигателя стал глуше, скрежет гусениц – реже. Движение замедлилось, то и дело останавливаясь, и тогда повисала тишина, нарушаемая кряхтеньем, когда кто-то пытался согнуть ногу или выпрямить спину. Аркадий Натанович не выпускал из рук автомат – прикосновение к его прохладному металлу действовало успокаивающе. В воздухе висело мучительное напряжение. Они, по-видимому, уже находились в пределах города. Было обещано ожесточенное сопротивление, но ничего не происходило. Внезапно, снаружи раздались торопливые одиночные выстрелы, а за ними – несколько нервных, захлебывающихся пулеметных очередей.
Город. Ночь
Город спит. Причудливое переплетение извилистых улиц, привалившихся друг к другу домов, набросанных без порядка, без плана – еще более фантастическое в застывшей тишине ночи, в скудном свете ущербной луны. Мертвая тишина. Здесь нет ночной жизни. Кое-где попросту нет электричества. Город умирает с наступлением темноты, чтобы ожить с первыми лучами солнца, когда серый предрассветный воздух разорвет призыв муэдзина.
Они идут друг за другом, глаза следят за окнами и крышами, дуло сопровождает взгляд. Стараются быстро проходить боковые переулки, не поворачиваясь к ним спиной. Темнота и тишина смыкаются над ними.
Город настороженно следит из-под опущенных жалюзи, закрытых ставен, наглухо заколоченных ворот.
Наконец, находят нужный дом. Окружают его. Глухую тишину взрывает оглушительный стук в дверь, от которого, кажется, дрожит весь дом, и голос, выкрикивающий в мегафон арабские слова: «открыть дверь! Всем выйти наружу!». Голос продолжает, раз за разом, повторять одни и те же фразы, усиливаемые мегафоном, стук продолжает сотрясать дверь. А улица продолжает безмолвствовать. В доме напротив дрогнул ставень, и прикрылся плотнее. Что происходит там, за этими серыми стенами? Сколько глаз следит сейчас за ними?
Наконец, дверь открывается. За ней заспанное старушечье лицо, в платке до бровей. Короткий обмен фразами на арабском. Шабакник говорит громко и отрывисто, старуха огрызается раздраженно. Шабакник повторяет несколько раз одну и ту же фразу, требовательно повышая, с каждым разом, голос. Старуха исчезает за дверью, и через несколько минут, один за другим, выходят двое мужчин, лет по сорок. Один маленький, сухощавый, с нервным взглядом, второй – высокий и полный, со спокойным, значительным выражением лица. Мужчин отводят в сторону, солдаты заходят в дом.
Слышится детский плач, приглушенный женский голос успокаивает ребенка. Солдаты растекаются по дому, осматривая комнаты, открывая шкафы, выдвигая ящики. Несколько потерявшийся среди этой деятельности, Аркадий Натанович заглянул в комнату, в которой были собраны женщины и дети. Они сидели на полу, на цветастых подушках. Кроме сердитой старухи, там были еще усохший, равнодушный к происходящему старик с коричневым морщинистым лицом мумии, две женщины среднего возраста, с похожими смуглыми, сонными лицами, молодая девушка, сидящая в углу насупившись, яростно вскидывая, время от времени, темные глаза, подросток с черным пушком над мясистыми губами и несколько детей разного возраста.
Сопровождавший их седой офицер раздумчиво посмотрел на подростка:
– Сколько ему лет? –
