Завтра, завтра - Франческа Джанноне

Анджела нежно погладила его по щеке.

– Не думай об этом, не надо. Давай сейчас думать только о нас, ладно? – сказала она и ласково поцеловала его.

Весь остаток дня, несмотря на поездку на машине, ослепительную улыбку Анджелы и долгий заплыв в кристально чистом море, Лоренцо пребывал в мрачном расположении духа.

9

Поцелуй твой точно рок[8]

Июль 1959 года

Услышав, как кто-то назвал ее имя, Аньезе резко остановилась на пороге лавки.

Она прижалась к стене у открытой двери и прислушалась.

– Говорят, он каждый Божий день встречает ее с фабрики и провожает до дома, – говорила кому-то Кончетта.

– А парень-то влюблен! – протянул женский голос.

– Да какое там, не смеши меня, – с раздражением возразила Кончетта. – Ты ж его видела? Он часто заходит сюда за сигаретами.

– Да, я поняла, о ком ты. Приезжий, живет у Пино. Хороший парень.

– Вот именно. А ее ты видела? Они же как день и ночь. Он красавец, а она… Да рядом с ним на нее и не взглянешь.

– Ну, вообще Аньезе не уродина, просто на любителя.

– На его фоне она страшная, и точка. Я все думаю, что он вообще в ней нашел? Низенькая, плоская, икры – что две надувные лодки. Волосы бесформенные, растут как попало, торчат… Она какая-то, я даже не знаю, недоженщина, что ли.

– Ну, может, у нее характер хороший, за это он ее и полюбил.

Каждое слово било Аньезе, точно пощечина. А Кончетта менторским тоном добавила:

– Послушай меня, он просто убивает время, ему у нас скучно. Держу пари, как только ему снимут гипс, он снова сядет на корабль и поминай как звали. Знаю я этих моряков.

Аньезе больше не могла сдерживать слезы.

– Что с тобой? Почему ты плачешь? – услышав голос крошки Виттории, Аньезе вздрогнула. Девочка стояла в дверях, держась руками за косяк, и смотрела на Аньезе с грустной мордашкой.

– Ничего, ничего, – ответила она, вытирая слезы тыльной стороной ладони. Аньезе попыталась улыбнуться. – Мне пора.

– Подожди! – крикнула Виттория и неловко выбежала наружу на тонких кривых ножках.

– Чего тебе? – спросила Аньезе, бросив тревожный взгляд на дверь. Последнее, чего бы ей сейчас хотелось, это чтобы Кончетта увидела ее с заплаканными глазами.

Не замечая ничего вокруг, девочка протянула ей руки и засмеялась, отчего по подбородку у нее, запенившись, потекла слюна.

Аньезе слегка улыбнулась, взяла руки Виттории в свои и понюхала.

– Пахнут тальком… – прошептала она. – Знаешь, кажется, только мы с тобой все еще любим этот аромат… – добавила она, и ее глаза вновь наполнились слезами.

– Виттория! Немедленно вернись! Сколько раз тебе повторять, не выходи одна на улицу! – крикнула Кончетта.

Аньезе выпрямилась.

– Иди к маме, – шепнула она девочке и поспешно ушла.

По дороге домой, не купив ничего из списка Сальваторы, Аньезе вновь и вновь прокручивала в голове то, что сказала Кончетта. Неужели именно так она выглядит в глазах людей? Недоженщина? Разве она виновата, что родилась невысокой, что волосы торчат как попало, а икры «как надувные лодки»? И потом… неужели Джорджо и правда забудет о ней, как только уедет? «Он ведь так меня и не поцеловал… Мы все время вместе, но что это для него значит? Кто знает, влюблен ли он? Он никогда об этом не говорил…»

Аньезе вдруг почувствовала усталость и разочарование: из-за Джорджо, в чьих намерениях она не могла разобраться; из-за Лоренцо, который выкинул ее из своей жизни и жил так, словно у него и не было сестры; из-за Анджелы, которая за столько лет так и не стала ей близка; из-за Терезы, которая в последнее время вела себя так, словно терпеть ее не могла. А еще из-за родителей, которые никогда не спрашивали, как идут дела на работе… «Что со мной не так?» – вздохнула она.

Внезапно Аньезе заметила, что ноги сами привели ее в порт. Она присела на камень, на котором они с Джорджо проводили каждое воскресное утро, и, положив щеку на колени, принялась разглядывать пришвартованные корабли и лодки. С места, где она сидела, ей была хорошо видна верфь Маццотты, место, где отец отныне проводил все свое время. Он был так поглощен новой жизнью, что даже забросил кроссворды.

«Любопытно… – сказала она себе, меняя позу и кладя на колени другую щеку. – Мне нравится парень, который живет морем, – о нем же когда-то мечтал мой отец… Интересно, каким он был в молодости? У нас дома нет ни одной его фотографии из того времени. Кажется, я вообще никогда их не видела».

Внезапно Аньезе почувствовала к отцу глубокую нежность, словно, внезапно прозрев, впервые увидела его таким, какой он есть: не только отцом, но и мужчиной, человеком, таким же, как все… как она сама. Может быть, он тоже не раз задавался вопросом: «Что со мной не так?»

* * *

– Сразу направо, – сказал дядя Доменико. Лоренцо послушно повернул руль и свернул на дорогу, шедшую параллельно той, что вела к Сан-Катальдо – морскому курорту, куда летом съезжались жители Лечче. Вскоре перед ними выросла внушительная вилла.

– Ого, – присвистнул Лоренцо. – Люди не бедствуют, – съязвил он.

– И это только одно из их владений. Гуарини – одна из самых богатых семей в регионе, – объяснил Доменико. – Они герцоги, и это родовое поместье принадлежит им с восемнадцатого века. Они владеют домами, землями, коллекциями искусства, которые стоят целое состояние… Оставим машину здесь, – добавил он, указывая на площадку у подножия двух величественных каменных лестниц, ведущих к входной двери.

Лоренцо вышел из машины и с изумлением огляделся: виллу украшали ряды каменных колонн, какие он видел в центре города, а вокруг росли цитрусовые деревья, целый сад.

– Пошли, – позвал его дядя, поднимаясь по лестнице. – Только прошу тебя, – предупредил он Лоренцо, взявшись за дверной молоточек, – это наши самые важные клиенты. Веди себя подобающе: кивай, смейся над их шутками и, самое главное, никогда не доедай все, что положат в тарелку. Ясно?

Дверь открыла невысокая горничная в черно-белой униформе и чепце. Она же провела их в просторную гостиную.

– Хозяева скоро будут, подождите здесь, – прогнусавила она и удалилась.

Лоренцо продолжал ошеломленно озираться: всюду огромные картины в массивных золотых рамах, хрустальные люстры, бронзовые статуи, мраморные столики, шелковые шторы…

– Садись, – пригласил его Доменико, похлопывая по красному бархатному дивану. – Ты что, язык проглотил? – усмехнулся он. – Понимаю. Но со временем ты привыкнешь к роскоши.

– Не думаю, – ответил Лоренцо, присаживаясь с ним.

В гостиную вошли супруги Гуарини: хозяйка, Джулия, миниатюрная женщина с аккуратно заколотыми шпильками седыми волосами, в пудровом костюме с юбкой миди и ее супруг, Эудженио, высокий, с выпирающим животом, в элегантном темном костюме, сшитом на заказ. От мужчины сильно пахло парфюмом. Доменико поднялся с дивана, поцеловал руку даме и крепким рукопожатием поздоровался с синьором Гуарини. Лоренцо тут же последовал его примеру.

Синьор Гуарини попросил горничную подать Macallan пятидесятого года. Вскоре та появилась с подносом, на котором стояла бутылка с белой этикеткой, перевязанная красной ленточкой, и Лоренцо догадался, что это виски. Он сделал глоток, с трудом сдерживая гримасу отвращения, в то время как Доменико представлял племянника хозяевам, восхваляя его художественный талант, превосходное чувство вкуса и острый критический взгляд.

В этот момент в гостиную, придерживая рукой подол пышного шифонового платья с красными, серыми и черными цветами, вошла миниатюрная, как и синьора Джулия, девушка.

– Добрый день, синьорина Дориана, – поздоровался Доменико, снова поднимаясь с дивана. – Позвольте представить моего племянника Лоренцо. – Он бросил на парня сердитый взгляд, как бы говоря: «Ты все еще сидишь? Немедленно встань!»

Лоренцо вскочил и поцеловал руку, а вернее, кружевную перчатку на руке Дорианы.

– Роза просила передать, что стол накрыт, – объявила девушка тоненьким голоском.

Они переместились в просторную столовую с огромным камином. Дориана села напротив Лоренцо, и хотя Доменико старался вовлечь племянника в беседу о забытых, но непревзойденных