Красная Поляна навсегда! Прощай, Осакаровка - София Волгина
Конечно, не заслужили народы такого отношения, таких тягот и лишений. Но ладно, дело прошлое. Война уже позади, можно начинать новую жизнь. Теперь Партия и Правительство восстановит их право вернуться на родину. В предвкушении возвращения, каждая семья планировала сколько ей понадобится денег на билеты, что взять с собой, что продать и за сколько: не повезешь же с собой скотину, дом, какую-никакую мебелишку… Самые быстрые срочно стали искать себе покупателей на дом, продали за недорого крупный скот и мелкий скот, собирали копейку к копейке, во всем себе отказывали. И жизнь казалась им прекрасной. В голове стучало: скоро, скоро… Люди в разговорах мечтательно вспоминали погоду, фрукты и овощи в родных краях.
– Сейчас бы я сажал там огурцы и помидоры. Да и баклажанам время подошло, – вслух размышлял друг Самсона, Фасуля, раздумчиво чертя что-то палкой на сырой земле.
– Теперь уже поздно делать обрезку малине и деревьям, жаль, – продолжал его мысли Самсон, – подставляя лицо под теплые весенние лучи и жмурясь от солнца.
Осенью, все еще в большой надежде выехать домой, старики неутомимо мечтали о походах в лес.
– Уже сентябрь, в лес можно пойти за черникой. Мы ведрами ее собирали.
– Какое из него варенье! Чудо! – вспоминая, жмурил глаза Самсон.
– О, да! – цокал языком Сократ. – Мое любимое варенье! Знаете же, что черника верное средство для зрения?
– Кто не знает? Конечно, лучшее средство, поэтому очки мне до сих пор не нужны, – заверял всезнающий Фасуля и полюбопытствовал:
– А куда вы ходили? Мы вот шли вдоль Ланки, поднимались не на первой, а второй лощине. Чем дальше в гору, тем больше кустов черники. И чабреца там полно.
– Как хочется чаю с чабрецом! – улыбался Фасуля глядя ласково на своего друга – односельчанина.
– За черникой мы ходили чуть ли ни на самый хребет гор. А я бы не отказался от хотя бы горстки каштанов.
– О-о-о, каштаны, да-а-а!
Наступил холодный ноябрь. В Осакаровке обильно высыпал снег. Старики опять встретились у магазина. Фасуля шел за папиросами «Беломор-Канал», а Самсон с Сократом собирались купить селедку.
– Ну, что, Самсон, – обратился Фасуля, хлопая ладонями в дырявых вязанных варежках, чтоб согреть руки, – опять прозевали мы с тобой каштан?
– Какой каштан? – не понял Самсон, притопывая ногами в валенках, пытаясь стрясти снег с валенок.
– Да тот, что в наших юревичских и лекашовских лесах.
Самсон нахмурил брови.
– Да уж, я начинаю сомневаться, что придется когда-нибудь там побродить. Никто ведь не шевелится. Видно, нам здесь век куковать и родных могил не повидаем. Как ты думаешь, Сократ?
Тот тоже так думал.
Прошел год, но никакого постановления о возвращении так и не появилось. Везде и всюду для них был один ответ: ждите, решения нет. Естественно, народ не надоедал власти: боялся, что за одно нечаянное слово опять загребут на веки вечные. Вот и все. Надо было снова набраться терпения и ждать. У людей появилось мнение, что постановление о возвращении есть, но его скрывают. Карагандинские и местные власти не хотят, чтоб рабочая сила уехала в таком количестве. Кто же будет работать на их местах?
Все понятно! Как же так? Что же делать? Некоторые горячие головы порешили ничего больше не ждать, а ехать. Авось, пока приедут, устроятся с жильем, найдут работу, там и выйдет желанное постановление, а возможно в родных краях давно уже известно о разрешении на возвращение высланных. Среди первых возвращенцев были пять чеченских семей и три греческих. После их отъезда стали серьезно подумывать об этом семьи подруг Роконоцы и Ксенексолцы. Самсон тоже вынашивал мысли о скором возвращении, но сначала он хотел, чтоб Митяй доучился здесь. Друг его Фасуля Севастиди был настроен решительно и хотел собраться назад в конце лета, его взрослые, еще не женатые сыновья настаивали на скорый отъезд. Сын Самсона, Пантелей, не знал на что решиться и ждал, как разрешит этот вопрос отец.
* * *
Дочки Токаушевых подружились с двоюродной сестрой Митьки – Харитона, Лизой. Им пора было идти в школу, но отец их, Ахмад, не пускал их. Многие чеченцы не хотели пускать своих дочерей в школу. Приходили представители со школы, но Токаушев категорически был против, сказал еще рано, пойдут на следующий год. На следующий год повторилось то же. Только на третий год, под угрозой пойти под суд, пришлось ему отпустить их. Первый год Зарема и Белла ходили в школу в косынках на головах и шароварах под платьем. Во втором классе они перестали носить шаровары.
С сыновьями родители были значительно либеральнее. Чеченские мальчишки пользовались этим и в школе частенько бузили. На удивление, спокойный Ендербиев Мурад, с самого приезда, водился с Яшкой и его друзьями. Мурад, Яшка, Митяй-Харитон, Иван Балуевский и армянчик Слон, стали неразлучными друзьями на многие годы.
И если какая – то пацанячья команда нападала на другую, как например, ребята с Печиестра часто задирались к Осакаровским, особенно живущим ближе к вокзалу, то этих пятерых никто не задевал. Боялись больше всего подросших Мурада, Митьку – Харитона и Слона. Хлипкие Яшка и Иван по сравнению с ними были намного слабей. Но постоять за свою честь, храбрости у них было нисколько не меньше.
В школе они все учились неплохо. Классная руководительница, Любовь Порфирьевна любила Яшку Христопуло больше всех. Для нее было шоком, когда вдруг в седьмом классе он решил уйти из школы. Оставалось полгода до окончания семилетки. И как не просили, не уговаривали и директор, и друзья, и дома, не объясняя в чем дело, он ушел. Ему было тринадцать, а, как говорится, светил голой задницей, потому что истрепанные еще в пору, когда их носил старший Харитон, короткие штаны держались на честном слове, не говоря о протертых локтях на двух его истлевших рубашках, латаных много раз. Не в чем было ходить, и на фоне остальных, тоже бедно одетых, он смотрелся оборвышем. Чувство несправедливости и униженности от этого было невыносимо для его гордой натуры.
Один раз произошел примечательный случай. Уже в подростковом возрасте, где-то в середине дня, ребята завалили всей ватагой на вокзал,
