Солнце, тень, пыль - Борис Крижопольский
Потом, свежие и чистые, они собрались за столом, на котором стояли овощи, жаренное мясо, хумус с золотым глазком масла, графин со свежей водой, в которой плавали ломтики лимона.
Вечер встретили в саду, сидя на раскладных пластиковых стульях, в тени деревьев, курили кальян и смотрели, как постепенно темнеет воздух. Впечатления последних недель: жирный блеск грязи, развороченной гусеницами бронетехники, призрачность ночных улиц, мёртвая тишина покинутых домов лагеря беженцев – казались далекими и неправдоподобными.
Паша сидел один, под фонарем, и нахмурившись читал «Хогакурэ» – «Сокрытое в листве», книгу, которая, как знал Аркадий Натанович, начиналась так: «Я постиг, что путь самурая – это смерть. В ситуации «или-или» без колебаний выбирай смерть. Это нетрудно.»
Стены
Широкие металлические ворота, выкрашенные зеленой краской. За ними начинается улица, которую нужно захватить, обойти дом за домом, комнату за комнатой – в поисках террористов, оружия, взрывчатки.
Двое солдат распахивают ворота, остальные врываются внутрь. За воротами – небольшой двор, образованный тремя домами. Направо – лестница, ведущая к домам второго этажа. Трое бойцов сразу взбегают по ней. Остальные рассыпаются по двору, блокируя выходы, двери, следя за окнами.
У входа в один из домов сидит крупная, дебелая женщина, окруженная несколькими детьми. Она дрожит крупной дрожью, потом лицо ее белеет, глаза закатываются и она тяжело оседает на землю. Дети поднимают плач. Молодая девушка в платке, завязанном над самыми бровями, бросается к ней, пытается приподнять, и, обернувшись, с ненавистью выкрикивает что-то.
– Вот дура! Только обмороков тут не хватало… Санитар!
Они двигаются дальше. За этим двором – другие, такие же, и тесные улочки, и дома, примыкающие один к другому. Продвигаются медленно, каждую минуту ожидая выстрела, или гранаты из-за угла, из окна, с крыши. Дом за домом. Улицу за улицей. Многие дома пусты. В других остались только женщины и дети. Война выворачивает привычное и обыденное наизнанку – все, то в городе, что предназначено для перемещения, сообщения, входа и выхода: улицы, двери, окна – несет в себе смертельную опасность. От этого стараются держаться подальше. А передвигаются через то, что призвано ограничивать, преграждать, замыкать. Лагеря беженцев, с их тесной застройкой, где дома примыкают один к другому, часто имея общую стену, представляют отличную арену для подобного насилия над городской топографией – передвижение происходит внутри домов. Отряд заползает внутрь, как червь в яблоко, и исчезает. Солдаты занимают дом, пробивают стену ломом или взрывчаткой, и через это отверстие переходят в следующий дом, в котором сидят женщины с остановившимся взглядом, дети разных возрастов и безучастные старухи, с глазами, выцветшими за десятилетия, проведенные в тишине этих полутемных комнат, в пыльных, открытых солнцу дворах. Затем – приходит черед следующей стены. И несколько пар глаз с напряженным вниманием следят из угла, как в стене увеличивается дыра, и бетонная крошка падает на съеденный временем ковер.
– Когда-нибудь, нам придется пожинать плоды той ненависти, которую мы здесь сеем, – говорит Нив, с сожалением глядя на груду бетонных осколков, упавших на аккуратно застеленную кровать.
– Ничего, – отмахивается Кфир, – мы уже пожинаем столько всего, что дальше некуда. Хуже не будет. Каждый должен платить по счетам.
– Жаль только, что счет всегда предъявляют не тем.
Этот день все тянется и тянется бесконечной вереницей дворов, стен, дверей. Начинает темнеть. Они ничего не ели с утра. Мучает жажда. Вода есть только та, что была с собой, во фляжках. Она нагрелась на солнце, и отдает горячей пластмассой.
В очередном доме стена не поддается. Лом, вонзенный с размаха в бетон, отскакивает, отколов крохотный кусочек. Аркадий Натанович вопросительно смотрит на Нива.
– Будем взрывать. Только продолбите выемку для взрывчатки.
Дом пуст. Перед тем, как поджечь фитиль, Нив решает, что нужно отодвинуть подальше от стенки шкаф с посудой.
– Если нельзя избежать дыры в стене, хотя бы сохраним им посуду.
Они долго ждали, пока осядет густое облако пыли, поднятое взрывом. Когда, наконец, зашли внутрь, первое, что бросилось в глаза – опрокинутый взрывной волной шкаф, лежащий в осколках стекла.
И опять в темноте
На ночь расположились в покинутом жителями доме. Аркадий Натанович наощупь нашел свободное место у стены, и лег на пол, подложив под голову разгрузку. С улицы в дом не поступал никакой свет, а внутри тьма еще сгущалась. Желтый луч фонарика забродил по полу.
– Эй, сбрендил совсем? Пули хочешь? Тут полно снайперов.
Луч погас. Тьма сомкнулась снова, она была полна шорохов, голосов. Ему казалось, что он попал на другую планету, в какую-то черную дыру, поглощающую пространство и время. Невозможно было представить что там, снаружи, существуют все эти улицы, дома, живущие в них люди, и лежит где-то шкаф, в осколках посуды…
– Максимка, это ты?
Его соседом оказался Нив.
– Сам не знаю…
– Ты прав, братишка, война это царство неизвестности. Тут ни в чем нельзя быть уверенным, и меньше всего в том, кто ты здесь.
– Глубоко же ты копнул…
– Ну, а где же еще глубоко копать, если не здесь? Ты поставлен в условия, когда все то, что считается само собой разумеющимся, подвергается сомнению. Даже сам факт твоего существования… Ладно, извини. Ты устал, а я тут гружу тебя. Расскажи лучше, чем будешь заниматься после войны?
– Не знаю, – произнес Аркадий Натанович, после паузы. Это был хороший вопрос.
– Ладно, спи. Сегодня ночью дежурит третий взвод, нужно постараться отдохнуть, кто его знает, что будет завтра, в этом царстве неизвестности, хрен бы его побрал.
«После войны». Вот, значит, и он побывал на войне. Об этом стоит подумать когда-нибудь потом. Вообще, жизнь, лежащая за пределами войны, видится отсюда совсем по-другому. Простые, прежде сами собой разумевшиеся, вещи освещаются тихим сиянием потерянного рая. Спать на простынях; проснуться ночью и выйти на кухню попить воды; вообще иметь свободный доступ к воде и еде; распоряжаться собой и своим временем; ходить, а не бегать; идти посредине улицы, а не жаться, в поисках укрытия, к стенам; любоваться пейзажем, а не анализировать местность. Он мечтал о том, как выйдет гулять с собакой, и в этой мысленной картине прекрасным было все – и теплый комочек жизни на кривых лапках, и матери, спокойно выгуливающие свои чада, и сплетничающие пенсионеры, и сквер, залитый мягким светом заходящего солнца…
А пока, оставалось только ждать, в надежде выбраться из всего этого живым, но уже непоправимо другим человеком.
Здесь и там
И еще
