Красная Поляна навсегда! Прощай, Осакаровка - София Волгина
И вот, наконец, две семьи собрались. Христопуло добавили к накопленным за пять лет кое-какие сбережения, деньги за проданный скот, скарб, дом.
Трудно было покидать место, где были прожиты такие тяжелые годы, трудно было Роконоце, не говоря уже о ее детях. Ирини и Кики плакали вместе со своими подругами чеченками и немками. Митька Харитониди ходил темнее тучи так же, как Слон, Иван Балуевский и другие. Дед Самсон и София тоже не скрывали слез, просили не забывать их и писать, надеялись, что встретятся в родных местах. Накануне Ирини с Кики, Ксенексолцей и Эльпидой ходили в степное поле, усыпанное полевыми цветами. Выбрали лужайку с мягкой травой, улеглись, подстелив свои теплые кофты, подставили лица все еще горячим солнечным лучам. Нежный ветерок приятно овевал, шевелил волосы и платья. Бедная Эльпида обливалась слезами, что ее не отпускают с ними. Девчонки обещали друг друга не забывать и писать письма. В таком виде их разыскали пацаны. Просидели они все вместе не один час, а потом медленно побрели по домам.
Дом свой Христопуло продали немолодому израненному солдату, который только что вернулся с Дальнего Востока, где воевал с японцами.
Трудно было со всеми узлами, тюками, коробками, мешками ехать через почти всю страну со страхом, что остановят, вернут, ограбят или сами потеряют друг друга. Страх неусыпно жил в их сердцах. Эшелоны поездов на всех направлениях были переполнены. Куда ехал народ? Как будто одновременно почти все население станы хотело поменять свое место жительства. Пробиться к окну в вагоне зачастую было просто невозможно. Стоял стойкий неприятный запах: уборные были постоянно загажены, их не успевали убирать, как в вагонах, так и на вокзалах. Христопуло при пересадке в Москве на юг страны видели кусочек столицы: привокзальную площадь и здания вокруг нее, толпы людей и гул от человеческих голосов, и движения поездов, тупоносых автобусов и грузовых машин. Этого было достаточно, чтоб поразить их воображение. Привыкшим жить в землянках и халупах, московские привокзальные здания показались верхом достижения человечества в строительстве. Харитон с Кики смотрели на все открыв рты. Ирини с Яшкой, широко открыв глаза, непрерывно вертели свои головы во все стороны.
– Маница, О Теос му! Никогда бы не жила в таком городе, – беспрерывно крестилась, выбившаяся из сил от дорожных перипетий, Роконоца.
– Почему, мама, – удивилась Ирини, – здесь так красиво!
– Зачем такая толкотня, когда столько земель пустует, сама видела, когда ехали на поезде. Тут ведь никто никого не знает. Все чужие. Как так можно жить? Вот, когда я в Севастополе была, и то там почти все друг друга знали…
У Роконоцы на самом деле был затравленный, усталый вид. Видно было: ей хотелось одного – покоя и еще раз покоя.
* * *
И Роконоце, и Ксенексолце не верилось, что еще несколько минут и они окажутся в родных Юревичах! Южное сентябрьское солнце грело не слабо. Усталая двойка лошадей, со скрипом тянувшая телегу, остановилась на окраине когда-то цветущего селения. Последние километра два шли пешком, пожирая глазами все родное и дорогое, что встречалось на пути. У чистого ручья остановились попить. Этот родник Роконоца с Ксенексолцей хорошо помнили: не раз он утолял их жажду! А вон, недалеко, небольшая поляна, где обычно люди отдыхали перед тем, как продолжить долгий переход на Хосту. Только сейчас почему-то трава здесь выросла по пояс. Здесь явно давно никто не ходил. Да и, вообще, за весь путь из города на Юревичи, никто им не встретился на лесной дороге. Очень странно! В воздухе носились пчелы, осы, мухи, какие-то мошки. Ребята уже поднялись на пригорок откуда начиналась околица. Роконоца с Ксенексолцей приложили руки козырьком над глазами, стараясь лучше все рассмотреть. Сердца их бились учащенно в предвкушении увидеть родные, любимые места. Но, увы, неприглядная картина предстала перед ними: поселок, как бы вымер. Ни одно живое существо не двигалось по бывшим поселковым переулкам. Семьи Христопуло и Саввиди с трудом нашли свои полуразрушенные дома.
Куда делись те двухэтажные, богатые дома с утварью, скотом, огородами? Все кругом было в запустении, заросшее лебедой и пустырником. Лишь в нескольких домах жили армяне, которые приняли их очень холодно. Греки здесь больше не жили. Их собственные покосившиеся дома с провалившимися крышами стояли без окон и дверей. Стояла странная тишина, такая, какая бывает перед бурей. Стрекотали стрекозы, слышалось редкое чириканье воробьев. Невдалеке опустились две вороны, вертя головой, они рассматривали людей то правой, то левой пуговкой глаза: наверное, им было любопытно посмотреть на приезжих.
– Неужели здесь совсем нет греков, – задал всех волнующий вопрос Степа, сын Ксенексолцы, – Куда они все делись, ведь не всех сослали в Осакаровку?
– Остальных, похоже, сослали в другие места, – предположила Кики, устало усаживаясь на пень, – не вымерли же они.
Ирини взяла в руки толстую палку:
– Мне кажется в траве могут быть змеи, – заявила она и взобралась на большой камень, где и уселась, поджав ноги.
– Может, здесь было землетрясение? Такие развалины бывают при землетрясениях или ураганах, предположил Степа. Его глаза смотрели вопрошающе на Генерала и Харитона. Среди ребят он был самым младшим. Но те молчали.
Попытались расспросить какого-то согнутого старичка с костылем под мышкой, тот ничего вразумительного не ответил, кроме как, что он здесь живет три года и никакого урагана, и землетрясения не было. Про греков слыхал, но толком ничего не знает.
– Скорее всего дома разрушились за эти годы сами без присмотра, – сделал заключение Яшка-Генерал.
– Говорил я вам, что здесь не живут больше греки, – сказал удрученный за приезжих хозяин телеги.
– Хорошо что тяжелые вещи мы догадались оставить в Хосте у дяди Кузьмы, – сказал расстроенный Харитон.
Он так мечтал снова увидеть родной дом, родные места. С тех пор, как их сослали, он тосковал, особенно, по своему поселку, где он помнил каждый его уголок, каждый изгиб шумной речки, на которую он бегал купаться со старшим братом, каждую тропинку уходящую через
