Книжная лавка фонарщика - Софи Остин

В общем, она была полной противоположностью леди Вайолет — женщины, в которую мог бы влюбиться Натаниэль.

Но ведь Натаниэль не один из них.

Как намекнула леди Вайолет, у него не было ни дворянского титула, ни родового поместья — как и фамильных денег, кои, как известно, наделяют владельца особым правом на спесь. Факт оставался фактом: он был обычный, безродный американец из Массачусетса. Его родители тяжелым трудом сколотили себе состояние, так что цену труду он, несомненно, знал. Понимал, что значит создавать себя с нуля. Возможно, на этой почве они найдут с ним общий язык. Возможно…

Она вытерла лицо полотенцем, прижимая его к щиплющим уголкам глаз. Но это не меняло того факта, что они с леди Вайолет находились на разных полюсах: леди Вайолет — солнечный день; Эвелин, с ее темными глазами и каштановыми волосами, — безлунная ночь. По пути на работу и с работы она даже немного загорела, а на лице впервые за долгие годы показались веснушки, бледными пятнышками усыпавшие нос и широкими мазками перелившиеся на щеки.

Что бы ни усмотрел Натаниэль в леди Вайолет, в ней он этого не найдет.

Но другой вариант — чтобы леди Вайолет рассказала ее матери о «Лавке».

Она вздохнула, стряхивая с пальцев капельки воды и наблюдая, как в раковине серебряными кольцами в лунном свете от них расходятся круги.

Эвелин повезло, что к матери вернулась ее старая привычка вставать поздно, иначе она бы подверглась гораздо более интенсивным допросам о своем ежедневном отсутствии. По правде, ей, может быть, и хотелось быть с матерью честной — но как можно было сказать ей правду, когда работа в ее голове приравнивалась к угрозе их социальному статусу? Эвелин не считала, что ее работа как-либо подрывает их положение в обществе, однако же не она это положение обеспечила им потом и кровью.

Зато она прекрасно понимала, каково это, когда над тобой насмехаются, когда тебя унижают и игнорируют. Ее мать терпела это долгие годы, даже десятилетия. И если бы она узнала, что Эвелин за ее спиной устроилась на работу, для нее бы это значило, что все эти годы она страдала зря, ведь ее дочь проходит теперь тот же путь.

Но какой у нее был выбор? Уйти из книжного? Чтобы те жалкие сбережения, которые ей удалось отложить, стали всем их состоянием?

Она надела ночную рубашку и поплелась обратно к себе в комнату. Сквозь высокое полуциркульное окно светила луна, такая большая и яркая, что комната купалась в серебристых лучах и пыльно-голубых пятнах. Она достала из ящика с чулками спрятанную банку и пересчитала монеты.

Просто видя эти деньги у себя в руках, зная, что она сама их заработала, она чувствовала, как ее сердце наполняет гордость. Они не нуждались в ее отце. Не нуждались в Натаниэле. Она продолжит добавлять к этой скромной коллекции фунты и шиллинги, пока их не будет хватать для того, чтобы расплатиться с тетушкой Кларой и снять им с матерью отдельный дом.

Ради этого можно было пережить и мучения с Натаниэлем, и самый страшный гнев ее матери.

И сдаваться она уже не будет.

Глава 22

16 июля 1899 года

Когда настал день пикника, Эвелин, едва в церкви закончилась служба, извинилась и поспешила в парк. К счастью, внимание матери очень кстати отвлекла на себя миссис Куинн со своим «Клубом благонравных христианок».

В парке Динс было людно: из церквей в город стекались женщины, а в тени раскидистых дубов отдыхали семьи с детьми. Небо было почти абсолютно чистое: его сияющий лазурный холст был испачкан иссера-белыми мазками облаков лишь в паре мест.

Наоми нашла место прямо к югу от библиотеки и уже выкладывала на стеклянную подставку посередине покрывала свой французский пирог.

— Выглядит очень вкусно, — сказала Эвелин, ставя на край покрывала корзинку и наблюдая, как Наоми достает пышные пирожки со свининой и треугольные сэндвичи с огурцами. Булочки со сливками, ради которых Эвелин пришлось проталкиваться в пекарне сквозь толпу, на фоне всех этих яств показались ей сущей ерундой. Наоми, однако, вовсе так не считала: увидев их, она засияла и тут же аккуратно разложила их на тарелке.

— Знаю, мы с тобой договорились — пикник в обмен на помощь с ужином, но, может, это я в итоге сбегу? — сказала Наоми. — Я будто пчел наглоталась.

— Это всего лишь пикник, — ответила Эвелин. — Мы прекрасно проведем время.

— Если бы мой мозг прислушивался к голосу разума, — сказала Наоми. — Меня все утро трясло. Когда пастор в церкви пригласил меня прочитать молитву, я чуть из кожи не выпрыгнула.

— Ты просто волнуешься. — Эвелин улыбнулась. Вдалеке показались две приближающиеся мужские фигуры. — Дыши глубже, и все будет хорошо.

— Да тут настоящий пир, — заметил Джек, тяжело опускаясь на покрывало. Лицо у него было красное, а на лбу, под линией волос, блестел пот. Уильям мало чем от него отличался: его взмокшие темные локоны липли к лицу. Шли сюда они явно быстро и под палящим солнцем. — А мы всего-то принесли сыр да свежий батон.

— Голубой сыр, — уточнил Уильям. — Из бакалеи. Модный, французский. А еще яблочный сидр. И зеленый виноград.

— Значит, голодными мы точно не останемся, — сказала Наоми, вгоняя в землю два зонтика от солнца, чтобы обеспечить им хоть какую-то тень.

Уильям откупорил бутылку с сидром и налил каждому по пенящемуся стакану. Эвелин он вручил стакан последней: зацепившись взглядом за ее платье, он затем поспешно отвел глаза.

— Что такое? — спросила она, мгновенно насторожившись. — У меня что-то на платье?

Уильям растерянно заморгал:

— Чего?

— Ты как-то странно на меня смотришь, — сказала Эвелин.

— Не смотрю я на тебя странно.

— Нет, смотришь. Позавчера ты так же посмотрел на меня в магазине — как будто у меня лицо измазано чернилами.

— Если так хочешь знать, — сказал Уильям, заговорщически приглушая голос, — я просто думал, что в этом платье ты похожа на какое-то морское создание.

Она опустила взгляд на свое бирюзовое платье и нахмурилась.

— Даже не знаю, что лучше: «павлин» или «морское создание», — сказала Эвелин, принимая из рук у Наоми маленькую фарфоровую тарелку.

— «Морское создание» лучше, — ответил Уильям.

— Хуже, — возразил Джек.

Уильям посмотрел на нее, дернув бровью в знак поражения. Когда на его лицо упал солнечный свет, его орехово-зеленые глаза стали золотисто-карими, засияли на фоне растрепанных черных волос, и на уме у нее стало вертеться лишь одно слово: красивый.

— Это рецепт моей матери, — сказала Наоми, отрезая