Встретимся в музее - Энн Янгсон

все лишнее и оказавшееся тут по случайности, в нем осталось бы как минимум (я опять сходила туда и пересчитала) восемь стульев, два дивана, три журнальных столика, четыре предмета мебели, как Вы выразились, для всего, что плохо лежит, чтобы убрать с глаз подальше. На полу, сложенном из каменных плит и покрытом видавшими виды коврами, еще три емкости для хранения всевозможных вещей (поленьев для камина, журналов, вышивальных принадлежностей). На стенах восемь картин, и все слишком темные, чтобы можно было с уверенностью сказать, что именно на них изображено. На трех как будто бы крупный рогатый скот, на двух – деревья, еще на трех – лица людей. Если бы мне нужно было узнать больше, пришлось бы вынести их на улицу, под солнечный свет, или посветить на них фонариком, потому что окна в зале довольно малы, и единственное освещение, если не считать напольной лампы, которую я включаю, когда сажусь вышивать, – это мощная люстра на потолке. У нее четыре «руки», каждая из которых оканчивается плафоном из розового стекла с большим черным ободком на дне. Это тела мух, умерших внутри плафона. Посчитать все декоративные предметы я не смогла себя заставить, так что вместо этого пересчитала те из них, что взяла бы с собой, если бы решила уехать, как Мэри и Василий. Таких вещей тут три. Треснувшая стеклянная ваза. Неглазурованная керамическая фигурка женщины в длинной юбке, с озорным выражением лица (ее задумали как гасильник для свеч, так что потенциально мы ею пользуемся, но в этой комнате нет свечей, так что толку от нее ничуть не больше, чем от протекающей вазы). Деревянная миска, в которой сейчас лежат грецкие орехи, два мячика для гольфа и несколько монет, все это я выбросила бы перед тем, как забрать миску с собой. Ваза принадлежала моей маме. Гасильник я купила во время отпуска в Грейт-Ярмуте. Миску Эдвард купил мне в подарок на местной ярмарке. Однако я выбрала бы эти три предмета не из-за приятных ассоциаций. Мне просто нравится на них смотреть.

Время от времени я начинаю сетовать на количество вещей в доме, и по реакции Эдварда понимаю, что его восприятие всех этих предметов отличается от моего. Для него дом – это воплощение преемственности и традиции, безопасности и семейных корней. Если бы нас вынудили завтра же покинуть ферму, даже при условии, что ему было бы где и на что жить, Эдвард дрожал бы, как человек, с которого сорвали верхнюю одежду во время шторма. Он чувствовал бы себя беззащитным, голым. Для меня же дом и все его содержимое – нечто вроде грязи, которая налипает на ботинки, пока я выгуливаю собаку по полям в дождливый сезон. Нечто сдерживающее меня, нечто заземляющее, определяющее, как далеко я могу уйти.

В этом письме радостной мне быть не удается. Напишите, что Вы решили по поводу вещей у себя в доме. Пожалуйста, скажите, что выбрали хранить только то, что Вас радует. Еще меня беспокоит местоположение Вашего письменного стола. Мне не нравится думать, что Вы пишете мне письма, сидя лицом к стене. Я предпочла бы, чтобы Вы наблюдали бег облаков по небу, флагшток своего соседа, пару чаек. Если же стол действительно больше некуда поставить, я, разумеется, за то, чтобы Вы писали мне, сидя лицом к стене, чем не писали вовсе.

С любовью,

Тина

Силькеборг

1 октября

Дорогая Тина,

судя по Вашему письму, Вы грустите, и мне грустно оттого, что Вам грустно. Наша переписка началась во времена, когда мне было трудно найти причину для счастья, и тогда ею стали Ваши письма. Меня сильно расстраивает мысль о том, что Вас наше общение делает несчастной. Я имею в виду, если оно заставляет Вас думать о своей жизни так, что она кажется бременем. Вы помогли мне снять груз горя с души. Мне очень хотелось бы отплатить Вам той же монетой. Я беспокоюсь, что по мере того, как я все чаще и чаще радуюсь жизни, Вы можете начать сравнивать свои шансы быть счастливой с моими, и это сравнение принесет Вам боль.

Хочу рассказать о том, что думаю после того, как прочитал описание комнаты, где Вы проводите время с семьей. Думаю, мне не понравилось бы жить в окружении всех перечисленных Вами вещей. Я не привык к такому и, признаюсь, попытался бы их сгруппировать, каталогизировать. Мне было бы сложно этого не сделать, ведь именно в этом заключается моя работа. Так я справляюсь с окружающей действительностью. В то же время все эти вещи доказывают, что в Вашем доме живут люди. Они приходят и уходят, делают то, что делает любой человек, ощущая себя дома. Вставляют новые шнурки, читают инструкции, возможно, опустошают карманы в поисках перочинного ножа. В моем доме нет ни души. Когда я возвращаюсь вечером с работы, в окнах не горит свет, никто за весь день не дотронулся ни до одной вещи. Я понимаю, что мог бы чувствовать Ваш муж, если бы его лишили дома. Часто я кожей ощущаю пустое пространство вокруг. Пустоту в том смысле, что дом мой полностью лишен движения. Никакого декора в нем тоже нет, но это мой выбор. Теперь я более остро ощущаю пустоту, потому что в выходные у меня гостили дети, а еще у меня теперь есть Ваши письма, которые открывают другой, незнакомый способ жить.

Расскажу Вам про выходные. Не стану скрывать, что хорошо провел время, хотя это может показаться не очень любезным с моей стороны, в то время как Вы не можете поделиться никакой радостью. Но я знаю, Вы не сочтете это нелюбезным.

Я приготовил рагу, воспользовавшись рецептом из поваренной книги. Старался пошагово следовать всем рекомендациям, вплоть до измерения четверти чайной ложки соли. Пока еда готовилась, запах рагу заполнил все пустое пространство, делая его похожим на дом, где живут люди. Эрик и Карин приехали вместе в пятницу вечером. Я не знаю таких слов (ни в английском, ни в датском языке), которые могли бы описать то приподнятое чувство, с которым я открыл дверь и увидел их обоих на пороге. На улице было темно, их фигуры освещал фонарь. Они стояли, теплые и настоящие, и посмеивались надо мной, поглядывая на фартук в пятнах томата и подливки. Карин выглядит просто волшебно. Такая хрупкая и в то же время уверенная в себе, более уравновешенная. Вместо пальто она была укутана в вязаную накидку, думаю, для нее подойдет слово «пончо». Оно