Обагренная кровью - Николай Ильинский
— Нынче нет, а завтра могут и воевать… Я там бывал в пятом годе, — вспомнил Афанасий Фомич. — Китайцев с косичками на затылке видел… Коли которые попадались против нас, так я один гнал их Бог весть куда… Не стрелял! Возьму, бывало, винтовку за дуло и гоню… А японцы — народ дюже злой… И через твой Амур я, помню, переезжал… Широкая речка, не то что наш плес и ерик… А вот про Кедровку, куда ты завербовался, я, сколько прошел, не слыхивал… Брехать не стану!..
— Ты же, батя, по территории Манчжурии пехом путешествовал, — не унимался Александр. — А где Кедровка? На Амуре, на русской территории…
— Я же и говорю, что брехать не буду: не встречал такого места. — Афанасий Фомич сердито шмыгнул носом и, облизав ложку, бросил ее на стол. — И вот еще, Иванка, смотри там не подцепи опять какую-нибудь дуру вроде Дуськи… А то у вас все не по-людски получается. — Сыновья рассмеялись. — Ну, чего скалитесь? Я правду толкую… Вот ты, Витька, с единоличницей связался… Других девок в Нагорном тебе нет! Мужики меня поддевают… из-за тебя, негодника!.. Да и рано тебе о паневах думать, женилка еще не выросла, а под носом еще возгри зелены… Утри их сперва! Отслужи сначала армию, стань человеком!.. Я же кажу, у вас все не как у людей, все не по путю…
— Девок-то много, но не у всех коровьи глазищи, — ехидно захихикал Александр.
Виктор замахнулся на брата кулаком.
— Я вот как врежу тебе, так это у тебя глаза коровьими станут, понял? Александр отшатнулся к стене.
— Цыц! — стукнул кулаком по столу Афанасий Фомич. — Не хватает еще вашей драки тут!.. И когда вы только поумнеете, вон какие вымахали, в потолок макушками стучитесь, а ума ни на копейку…
— Нет, ну, при чем тут единоличница, отец? — горько усмехнулся Иван. — Моя вон… — Он запнулся, ему трудно было говорить о Евдокии, но он преодолел волнение и продолжал: — Моя вон дочь самого председателя колхоза! И что же?… Ты, Виктор, поменьше слушай, поступай так, как вот эта штука велит. — Иван коснулся рукой свой груди, где учащенно билось сердце, встревоженное предстоящим отъездом и прощанием с родными. — Екатерина твоя единоличница по неволе. Ее отца наказали, а девушка-то при чем? Батя, ты тоже иногда как ляпнешь…
— Как это — меньше слушай? И кого? — возмутился Афанасий Фомич. — Кто вас растил, учил?… Вот Сашка молодец, читает книжки и читает — никаких девок!.. Отслужит в армии, вот тогда пусть и женится… Только армия делает человека человеком, вон Игнаток до армии кто был — тьфу, только рябая Паранька и клюнула на него, а нынче он — командир! Военному делу других учит…
Провожать Ивана вышли соседи. Виктор вынес чемодан брата и положил его на телегу.
— Ну, братка, не забывай нас. — Он грустно посмотрел на Ивана.
— Как же я забуду? — ответил брат. — Небось еще свидимся, не на тот свет уезжаю…
Расцеловались. Анисья Никоновна еще больше расплакалась. Александр взял вожжи, уселся на брошенный на телегу клок сухого сена. Иван последовал за ним.
— Но-о! Застоялись! — Александр хлестнул вожжами по спинам коней, повозка тронулась.
Громко заголосила Анисья Никоновна, а Иван в последний раз с тоской посмотрел в сторону, где виднелась крыша дома Лыкова. Ему очень хотелось в эту минуту увидеть Евдокию, виновницу его горя и позора, но все же любимую, желанную.
Закрывалась последняя страница его молодости. А будущее было далеко и неясно.
XII
Большая хата Свиридки Огрызкова стояла на самом краю села, на спуске, который вел к той самой кринице, где, по утвердившейся в умах и памяти нагорновцев легенде, священнику Михаилу Макарьевскому явилась чудотворная икона Тихвинской Божьей Матери. Одни говорили, что икона лежала на траве у криницы, другие уверяли, что священник увидел ее на поверхности воды и достал оттуда. Спор всегда разгорался накануне престольного праздника в честь этой иконы. Но не это было важным — главное, что она действительно была и после разгрома церковной утвари, когда все образа, висевшие на стенах церкви и на алтаре, были расхищены, что покрасивее да с дорогими окладами, а большая часть их была сожжена безбожниками прямо у храма, чудотворная икона уцелела: ее незаметно от чужих глаз, под покровом ночи вынес из церкви Свирид Кузьмич и надежно спрятал у себя на чердаке за боровом, так назывался кирпичный дымоход. То, что хата находилась недалеко от криницы, и то, что икона хранилась теперь в этой хате, Свирид считал знаком свыше. Он твердо верил, что наступят времена, когда дьявольская власть рухнет и Нагорное заживет прежней, дореволюционной жизнью.
Свирид усердно молился, повернувшись к святому углу хаты с целым иконостасом больших и маленьких образов, оправленных расшитыми цветными узорами утирками, и тускло горящей лампадкой, которая висела перед ними на тонкой металлической цепочке, когда неслышно в горницу вошел его сын Оська. Отец испуганно взглянул на него и спросил просто так, чтобы как-то вылить душевную горечь:
— Крутится?
— Вертится! — ехидно улыбнулся Оська.
Кроме ехидства, в его голосе чувствовалось равнодушие, видно было, что и вопрос отца, и его ответ уже были давно известны и набили оскомину. С их двора не была видна ветряная мельница, принадлежавшая до революции семье Огрызковых и перешедшая к Свириду по наследству. Поэтому он с тревогой часто спрашивал, хотя и сам хорошо знал ответ, не поломался ли еще ветряк. Ему очень хотелось, чтобы мельница, наконец-то, остановилась. А придет время — он ее восстановит!
Оська стал рядом с отцом и небрежно, наскоро перекрестился.
— Ты чего не в настроении, сынок? — Отец в упор посмотрел на сына. — Аль стряслось что?
— Стряслось! — загадочно ответил Оська, что еще больше заинтриговало отца. — В Красноконске, — растягивал сын, чтобы еще больше насладиться новостью, — в больнице… скончался… Лыков!
— Врешь! — воскликнул Свирид Кузьмич.
— Вот те крест! — перекрестился Оська.
— Слава тебе, Господи! — стал неистово креститься и Свирид. — Услышал нашу мольбу, прибрал его к своим рукам… Только раньше надо было бы!.. Прости, Господи, душу мою грешную за такие слова. Но и он ведь в грязь затаптывал твое имя… Атеист, одним словом!..
Алексей Петрович был одним из тех, кто активно устанавливал в Нагорном советскую власть, а потом раскулачивал зажиточных крестьян, не всегда кулаков — иногда, бывало, и по настроению. Ветряк сразу же отобрал у Свирида, урезал землю до пятнадцати соток, кроме тех, что остались под хатой, сараем да погребом, вырытом в огороде. Не единожды
