Несбывшаяся жизнь. Книга первая - Мария Метлицкая
Полечкины слова. А лучше хозяйки, чем Полечка, Лиза не видела. И что? Разве получились у бедной Полины дом и семья?
Ничего у нее не получилось. И умирает она одна, в замечательных, но казенных условиях, и никто не держит ее за руку. Ни дочь, ни муж. Значит, это будет она, Лиза. А магазины потом.
Она написала записку, развела Анюте смесь и выскочила из дома.
* * *
Не успела. Она не успела. Полечкина палата была пуста, а койка застелена свежим бельем.
– Когда? – прошептала Лиза.
– Три часа назад, – вздохнула постовая медсестра. – Да вы не волнуйтесь, она была в забытьи, под препаратами. Ничего не понимала. Отмучилась ваша тетя, слава богу, отмучилась! Галя с ней была, санитарка. До последней минуты была наша Галя.
Галя пила в медсестринской чай.
На вопрос про последние слова кивнула.
– Были. Все Риту звала. Рита да Рита. Рита – это вы?
Лиза вздохнула.
– Нет, я Лиза. Рита – ее дочь.
Достала из сумочки деньги и протянула Гале:
– Спасибо.
Та испугалась, шарахнулась.
– Что вы,– зашептала она,– у нас здесь не принято! Идите с богом. Идите! Еще увидит кто!
* * *
Лиза плакала, увидев ее в гробу.
Полечка… нет, не она. Худенькая, маленькая, как ребенок. Это не Полечка. Полечка – полногрудая, веселая и смешливая, рыжая, кудрявая и веснушчатая. Ловкая и быстрая Полечка…
«Девки, хотите пироги? С чем, засранки? С капустой? Да за час напеку! Пельмени хотите? Через два часа будем лопать пельмени! Налеплю и устроим пир на весь мир!»
С утра пахло блинами. В августе вареньем, которое Полечка варила в старом медном тазу с деревянной обгорелой ручкой.
«Картошечки жареной – а, девки? Хрустящей, с корочкой? Полчаса – и за стол!»
А Полечкина уборка? Раз, два – и все сверкает: и кухня, и плита, и старый кафельный пол, и даже пожелтевшая от времени ванна, и пенсионер-унитаз с подвесным бачком и цепочкой.
Мам-Нина хлопала глазами и всплескивала руками:
– Ну ты, Полька, даешь! Пока ты тут все отмандюрила, я только кашу Лизке сварила! И та комками, – вздыхала она, – Лизка и жрать не станет…
– Оладьи мои поест, – отжимая тряпку и отбрасывая со лба прядь, кивала Полечка. – Возьми в холодильнике!
И вслед обрадовавшейся мам-Нине:
– Только погрей, тютюня! Тебе ума хватит холодные дать! И варенье, варенье! В шкафчике, вишневое возьми, Лизка любит!
Как часто Лиза думала: «Мне бы такую маму! Веселую, ловкую, смешливую. А моя мам-Нина – колода деревянная, правильно ее обозвал дворник Степаныч».
Лиза тогда засмеялась, а мам-Нина пошла красными пятнами, расстроилась, аж руки затряслись, а потом заревела.
Лиза слышала, но утешать не стала. Даже не посмотрела в ее сторону.
А вот Полечка утешала. Гладила мам-Нину по голове, утирала слезы, а потом налила по рюмочке наливки, и через полчаса Лиза услышала смех: рассыпчатый, дробный – Полинин, и кудахтающий, квохчащий, сухой – мам-Нинин.
Полечка…
Ничего ее не сломило: ни тяжелое детство, ни смерть матери, ни неудачный брак с Риткиным отцом, ни напряженная работа. Все делала, все успевала, да еще с удовольствием и с улыбкой.
После ссор с соседкой мирилась первая:
– Нин! Ну ты чего? Ну потявкались, и хорош, родные ведь люди!
Отходчивая. Со всеми находила общий язык.
А если задуматься – счастья-то не было. Мужа любила, а он оказался дерьмом. Ритку баловала, а та предала. Васильич? Нет, к Полечке он относился прекрасно. Ценил ее, только… Взял, чтобы использовать. Чтобы готовила, обхаживала. А вон как вышло… Сколько ей выпало покоя и счастья? Месяц, год?.. А потом – Ритка и болезнь. Да кто бы остался после такого целым и невредимым?
«Мой единственный близкий человек, практически родственник, – думала Лиза, – на глазах которого прошло мое детство. Детство и юность, слезы и беды… И всегда – всегда! – Полечка подхватывала меня и не давала упасть».
У гроба стояли Лиза и Дымчик.
Васильича на похороны не взяли: узнав о смерти Полечки, он окончательно слег. В траурный зал зашла высокая стройная дама в шляпе с полями и в темных очках.
«Стелла? Да, Стелла…»
Лиза видела, как дернулся Дымчик.
Стелла подошла к гробу, положила цветы и сняла очки.
– Что смотрите? – повела плечом Стелла. – Жена моего брата. Какая ни была, а жена.
Никаких речей не было, только несколько сбивчивых Лизиных слов.
– Спасибо, Полечка… И прости.
Громко вздохнув, Дымчик хлюпнул носом – и с испугом глянул на мать.
Та, стройная и прекрасная, как голливудская дива, затянутая в черный шелк, сложила в замок руки в черных перчатках.
Гроб с Полечкой уехал в разинутую красную пасть печи крематория.
Дверца закрылась, и провожающие направились к выходу.
– А поминки? – закуривая, осведомилась Стелла. – Как не помянуть, мы ж русские люди. А там и поговорим.
Лиза с Дымчиком переглянулись: поминки? Они не планировали. Думали вернуться на Кировскую, отпустить соседку Катерину, сидящую с Анютой, выпить вина за помин души рабы божьей Полины, вот и все поминки. После этого надо было возвращаться в реальную жизнь.
– Как это не планировали? Это не по-людски, не по-христиански. Ресторан. Я приглашаю вас в ресторан. Там и поговорим, – повторила она. – Есть о чем, правда?
Сели в машину и поехали. Куда – не спрашивали. Машина остановилась возле ресторана «Националь».
«Ну да, никак не меньше „Националя“! – подумала Лиза. – А тут я в своих обносках. Да и плевать».
– А поскромнее было нельзя? – бурчал недовольный Дымчик.
Лиза видела, как он зажат, напряжен рядом с матерью. А уж про нее нечего и говорить. Стелла – существо из другого мира, с другой планеты. Таких, как она, Лиза раньше не знала. Видела на обложках журналов, а вот вживую – нет. Эти стройные, модные, высокомерные женщины казались ей какими-то инопланетянками, почти ненастоящими, потому что настоящие советские женщины не бывают такими красивыми, стройными и модными. В Лизином мире не бывают. Там только мам-Нины, Полины и такие, как ее собственная мать.
Такие не ходят по националям, куда там. Для таких, как она, есть столовки, кафетерии, стоячки, кафе «Минутка», но точно не всякие национали.
Ресторан поразил ее с первой минуты – еще до того, как они вошли в зал.
На входе стоял огромного роста военный в красивой форме с галунами и большой окладистой бородой.
Лиза споткнулась, увидев
