Человек, который любил детей - Кристина Стед

– Генриетта! Поднимись сюда!

Хенни забрюзжала в своей комнате. Казалось, это со скрежетом заворочалось на дне морском заросшее водорослями морское животное, прикованное к грунту собственной слепотой.

– Генриетта! Генриетта! – орал Сэм.

Хенни в ответ лишь ворчала. И вдруг она появилась в дверях кухни. Тряхнув головой, стала вращать глазами, так что светло-оливковые белки засверкали – был в ее арсенале такой причудливый трюк, – и громко сказала Бонни:

– Передай отцу моих детей, пусть спустится ко мне, если хочет поговорить. Я ему не прислуга! – Затем она удалилась в свою комнату – так же стремительно, как и появилась. Бонни растерянно посмотрела на Луи и прошептала:

– Иди скажи папе, пусть спустится и поговорит с мамой, как она просила. О боже. – Она бросила на Луи горестный взгляд и кивнула.

– Генриетта, ведьма, я должен с тобой поговорить! – орал Сэм.

Как джинн из бутылки, Хенни, будто столб дыма, снова выросла в дверях кухни и твердо сказала:

– Луиза, не стой как истукан! Иди и передай отцу: если хочет поговорить со мной, пусть спустится сюда, даже если он Великий Я-Я.

И девочка, согбенная чувством вины перед обоими родителями, словно висельник, понуро поплелась наверх. Сэм продолжал звать жену, Хенни продолжала честить мужа последними словами. Сэм стоял в своей комнате с листком бумаги в руке и сотрясался от гнева.

– Передай той проклятой дьяволице, чтобы пришла сюда и сказала мне все, что хочет сказать! – заорал он Луизе. – В лицо сказала, а не записки писала!

– Папа, она сказала, чтобы ты пошел к ней, – замямлила Луи. – Она сказала, что не станет подниматься к тебе. Сказала, что не в состоянии идти наверх. – Глянув на багровое лицо отца, девочка торопливо зашептала: – Папа, ты на нее не кричи. Это ее злит. – Девочка подняла к лицу отца полные отчаяния глаза, но тот смотрел сквозь нее. Овладев собой, он ринулся мимо дочери к лестнице, но на лестничной площадке обернулся и рявкнул:

– Иди посмотрись в зеркало! И умойся.

Сэм побежал вниз, а Луиза поспешила к зеркалу, перед которым брился отец, и увидела, что нос у нее сопливый от того, что она плачет, а на лице грязные подтеки от размазанных слез. Всхлипывая, она принялась вытирать щеки отцовским полотенцем. В доме было так тихо, что все слышали, как за окном щебечут птицы.

Хенни, в том же наряде, в каком ездила в город, стояла в чопорной позе, ожидая мужа. Лицо надменное, на щеках играет румянец, волосы волнистые. Сэм с удивлением отметил, что она привлекательна. С презрением во взгляде он вручил ей записку, и она машинально прочитала то, что написала сама:

«Сэмюэль Поллит, я вынуждена обсудить с тобой финансовое положение и поговорить о твоей дочери. Я не могу оставаться одна с полным домом детей без денег и без прислуги. Хейзел Мур должна вернуться к нам, и у меня должны быть средства, чтобы ей платить. На это ты обязан согласиться и также обязан регулярно осуществлять платежи. Меня ты можешь морить голодом, но своих детей – нет».

Она швырнула записку на кровать.

– Что это значит, Хенни? – спросил Сэм, показывая на скомканный листок бумаги. – Не смей посылать мне записки. Я тебе запретил.

Она приспустила веки на свои большие глаза и плотно сжала губы, сразу превратившись в страшную озлобленную мегеру.

– Ты отправляешься в увеселительные поездки, – гортанным голосом отвечала Хенни, – а мне предлагаешь оставаться одной с маленькими детьми в огромном разваливающемся доме, от которого меня тошнит. Как, по-твоему, мне с ними управляться? Я тружусь не покладая рук, а что получаю в награду? Одни упреки. Ты тем временем праздно шатаешься бог весть где, ищешь славы, ждешь, что твое имя попадет в газеты. Среди своих друзей ты – видная фигура, но я знаю, что за этим стоит. – Она тряхнула головой. – Очевидно, ты думаешь, мне неизвестно, что ты всем говоришь обо мне! А чего ты ждал?

Но к Сэму возвращалось хладнокровие, и волна жалости захлестнула его – не только к себе или к Хенни, а вообще ко всем, кто волею обстоятельств оказался в кабальной зависимости друг от друга.

– Чего ты хочешь от меня, Душенька? В том, что касается денег, ты будешь получать все, что мне платят, причем регулярно. Понимаю, одной с детьми тебе придется нелегко, посему будет лучше, если ты настроишься жить дружно с Бонни. В крайнем случае найми служанку. Но только не Хейзел Мур. Ее ноги в этом доме быть не должно. Она – поборник христианского фундаментализма и ненавидит меня. Высохшая старая дева, которая ненавидит детей. И я не позволю, чтобы кучка женщин-интриганок настраивала моих детей против меня.

Хенни запрокинула назад голову и рассмеялась – неестественно, натужно, так что все жилы и морщины на ее рано постаревшей шее с шафрановой кожей обозначились еще более резко. Такой наигранный светский смех в Тохога-Хаусе звучал редко, только в минуты стресса.

– То есть ты предлагаешь мне растить двух девочек с помощью такой женщины, как твоя сестра Бонни? Хейзел – единственная, кто поддержит меня и готова терпеть твои оскорбления, бедность и грязь этого дома, а также шум. Мне она нужна. Одна я все это не потяну. Ты поселил меня в развалюхе на вершине ветреного холма и ждешь, что я буду растить шестерых детей, не имея денег, отопления, приличной одежды, приличной еды, и это в самом дорогом городе страны, где у каждого есть автомобиль и прислуга? Не понимаю, как ты не замечаешь, что все смеются тебе в лицо! В общем, так: либо я нанимаю Хейзел и получаю возможность платить ей, либо уезжаю домой и забираю с собой детей. И если ты попытаешься отнять их, я подам на тебя в суд, расскажу про все твои гнусные ухищрения. Посмотрим, как ты потом будешь смеяться. Я сотру льстивую улыбку с твоего лица, и ты забудешь про свои подхалимажные рукопожатия, про свои слащавые речи, потому что я заткну тебе твой слащавый рот.

Сэм немного сник под натиском ее неистовства, но продолжал стоять на своем:

– Хейзел в своем доме я не потреплю. Она настраивает моих детей против меня. Я не забыл, – добавил он тихо, с укоризной глядя на Хенни.

– Она бросила на пол твои дурацкие книги, – звонко рассмеялась Хенни. – Непростительное оскорбление. А ты не подумал, что женщина может устать от твоих разглагольствований, от необходимости приглашать тебя к столу, выполняя грязную работу по дому?

– Книги для меня священны, – удрученно