Монгольский след - Кристиан Гарсен
— Когда это было?
Амгаалан устроился поудобнее на своем сидении.
— Несколько недель назад, точнее сказать не могу. Месяца два или три. Он обратился ко мне с предложением поработать у него переводчиком: иногда я зарабатываю на хлеб таким образом, — пояснил он, словно извиняясь. — Смоленко планировал отправиться на запад страны — не знаю, куда именно — по меньшей мере, на несколько дней. Он не сказал мне, зачем. Я отказался поехать с ним, потому что был в то время занят другими подработками, но дал ему адрес одного агентства русскоязычных гидов. Скорее всего, с одним из этих гидов, а также с шофером от агентства он и отправился и где-то там решил задержаться. Больше ничего не знаю. Его фамилию я вспомнил потому, что у моего преподавателя русского языка в Москве была такая же. Так вы говорите, он пропал?
— Полагаю, да. Но не знаю, где. В Монголии, во всяком случае. Видимо, по ходу путешествия, которое вы упомянули.
Он взял кусочек бумаги и записал на скорую руку несколько цифр.
— Вот номер телефона того агентства. Возможно, они там знают больше.
Как раз в этот момент нашу беседу и прервали: в юрту вдруг ворвалась высокая старуха с длинным носом — даже не взглянув на меня, она уселась рядом и, обращаясь к Амгаалану, грубым хриплым голосом завела разговор, из которого я ничего не понял.
II. История Пагмаджав
Появляются Шамлаян-Сопляк, его брат Бауаа, мать Уушум и дядя Омсум-Седьмой, а также Сюргюндю-Костяная-Нога, ее дочери-кобылицы и волк Барюк
1
Пагмаджав проснулась и хрюкнула. Трудно разобраться, вот и в этот раз тоже. Все вокруг было скрыто мраком и почти полной тишиной, если не обращать внимания на легкий посвист ветра. Потому что ветер давно уже перестал быть надежным признаком чего-либо: он дул при каждом ее пробуждении, ну или почти. Ветер и холод — такова ее ежедневная кара. И еще этот привкус молока во рту, немного противный. Из всего этого невозможно было определить, где она сейчас находится. Нужно подождать хоть какое-то время.
В этот раз, впрочем, имелось еще несколько запахов: возможно, куры оставили свои испражнения. «С чего бы это? — процедила она сквозь зубы. — Никогда тут не было никаких кур». И действительно, вокруг нее не было слышно ни кокотания, ни кудахтанья, ни панического бегства среди балета кружащихся перьев — никаких примет надоедливой куриной глупости. Только этот запах. «А может, все дело в том, что я сейчас не дома?» Она вздохнула и с усилием поднялась. Она была толстой. «Ты как сухопутный тюлень», — иногда говорили ей в шутку. Говорили я и мой младший брат, Бауаа. Это мы заперли ее в старом курятнике, но сама бы она об этом не вспомнила. Пагмаджав вообще мало что помнила: после каждого возвращения ей приходилось начинать около нуля. Я рассказываю ее историю спустя долгое время после того, как она стала правительницей другой стороны света. Она бы, конечно, и вообразить себе не могла, что я расскажу о том дне, когда она проснулась в бывшем курятнике. Но я позволю себе пересказать ее собственные мысли, потому что она же тогда и нашептала мне их. Она, впрочем, не думала о чем-нибудь особо важном, разве что о еде. А поесть Пагмаджав любила. Пагмаджав была уравновешенной и кроткой. В ее взоре цвета мутной воды умещался весь мир.
Она ощупала утоптанный земляной пол рядом с собой. Нечего даже на один зуб положить, ни одного насекомого. При каждом пробуждении она чувствовала голод. Она раскрыла глаза как можно шире, но тьма от этого стала еще гуще. Тогда она покорно почти прикрыла их и тут же заметила справа от себя неясный, очень расплывчатый белесый свет. Шел он из маленькой дырочки в стене. «Из войлока она или из дерева? Юрта это или сарай? Я не очень хорошо помню, но мне кажется, что в последний раз или в предпоследний, или же в предпредпоследний я проснулась в юрте, рядом с Баруун Баян Улаан — у бабушки этого молокососа, Шамлаяна. И почему я всегда вспоминаю его и никогда — то, что произошло между двумя пробуждениями? Почему именно этого засранца? А еще его дурачка-брата, как там бишь его? Лицо-то ясно вижу — щеки похожи на попку — а вот имя…»
Бауаа, Пагмаджав, моего брата зовут Бауаа, ты и сама вспомнишь сразу же, как только выйдешь из хижины — если ты еще из нее выйдешь. Ведь это хижина, огромная хибара — разве не чувствуешь запах дерева?
«Должно быть, это все же хижина: пахнет деревом. Сукин ты сын, здесь ни хрена не видно».
Пагмаджав любила крепкое словцо. Она жрала как не в себя, ругалась, брызгала слюной и пукала. Высокая и толстая, с маленькими глазками, она не была красавицей. И все же мы ее любили, для нас она была богиней. Она заботилась о нас, прогоняла либо приручала наших демонов, а затем все забывала — до следующего раза. Она показывала нам прошлое и будущее, иногда и настоящее, а это сделать еще сложнее. Рассказывала также о далеких краях, где ей случилось побывать. А потом забывала. Она забывала всегда. Скрытая завесой волшебного дыма, она на свой вкус наряжала мир, простиравшийся вокруг ее зеркала, пучка перьев для выметания духов, ее колпака, табакерки, совиных и лисьих костей. Она все налаживала, говорила невразумительно, мы же пытались разгадать, что там имелось в виду. Иногда нам это удавалось.
Пагмаджав, тяжело ступая, направилась к едва различимому источнику света. «Этот запах куриного дерьма при отсутствии самих кур вообще невыносим, — подумала она, — нужно скорее убраться отсюда». Она вытянула руки вперед, споткнулась обо что-то и рухнула во тьму.
«Сраное дерьмо! — вскрикнула она. — Ну вот, я, кажется, подвихнула ногу! Но где же я все-таки, черт возьми, нахожусь?»
Иногда она исчезала, но мы не придавали этому значения, потому что знали, что рано или поздно она вернется — скорее рано, чем поздно. Она пропадала два дня, а говорила, что скиталась несколько месяцев по невероятным
