Рассвет сменяет тьму. Книга первая: Обагренная кровью - Николай Ильинский
На границе ходят тучи хмуро,
Край суровый тишиной объят,
На высоком берегу Амура
Часовые родины стоят…
Иван представил себя часовым и тем самым бойцом Красной армии, который заставил лететь наземь самураев под напором стали и огня. Однако часто видеть Амур ему не приходилось. Много было работы в леспромхозе. Длинный, низкий барак, служивший ему общежитием, не настраивал на романтику просоленного морскими ветрами и волнами альбатроса.
— Понятно, не нравится барак… А кому он может понравиться? Заработаешь — построишь свой дом, — рисовал Ивану перспективу директор леспромхоза Григорий Данилович Перетятько, полноватый, с пышными усами, с добрым сердцем и душой, с неизменно дымящейся трубкой в зубах хохол, но также и хитрый, ловкий, умеющий выкрутиться из любого положения хозяйственник. — А там и молодую хозяйку в дом приведешь, — подмигнул он, намекая на то, что прибыл Иван в Приамурье холостым. — Девчат, правда, здесь меньше, чем парубков. Понятно, по вербовке да еще в такую даль больше мужик едет…
— Поживем — увидим, — уклончиво ответил Иван.
— Понятно, не сразу и не вдруг… А вообще ты был женат?
— Был.
— Не сложилось?
— Да, разъехались…
— Понятно, дура баба, такого мужа потерять! — Перетятько разгладил усы и вдруг сказал: — Ты, Званцов, як я бачу, у нас… как это… нонсенс!..
— Не понимаю, Григорий Данилович… — насторожился Иван, еще не улавливая смысла сказанного директором слова.
— Ну, не такой, как все, которые приезжают к нам… Моряк, шофер и на вид и… на все такое… Только вот машину я тебе дам… — Директор почесал в затылке. — Не совсем новую, сначала ее надо будет научить ездить. Прежний ее хозяин, в бок ему дышло, чтобы оно оттуда не вышло, доконал грузовик. Я его в грузчики переквалифицировал… Да ты его сам увидишь, Валентин Бугаевский. Словом, бугай!.. Но ты с ним не связывайся, лучше обходи, выпьет — вообще дурак дураком!..
Не очень желанный разговор на семейную тему вел Иван с кадровиком леспромхоза Андроном Гурьевичем Петуховым, дотошным, всех подозрительно разглядывающим острыми коричневыми глазами человеком уже выше средних лет, с вдавленной в плечи маленькой с проседью головой. Этот вообще вытягивал из Ивана жилу за жилой: почему развелся с женой, не дочь ли она врага народа?
— Ее отец был председателем колхоза, членом партии!
— Был! — ухватился за это слово кадровик. — Почему был? Уж не выступал ли он против линии партии?
— Какое против! — возразил Иван. — У него открылась старая, еще с гражданской войны рана, и врачи мне по секрету сказали, что жить ему осталось… Не знаю, жив ли Алексей Петрович сейчас… Пришлют письмо из дома — узнаю… Или уже и умереть нельзя? — рассердился Иван.
— Можно, — согласился Петухов и еще сильнее втянул голову в плечи. — Все мы не вечны… И ты не сипяти, я выполняю свои обязанности.
— А развод я взял потому, что любовь оказалась липовой…
— Любовь? — с каким-то интересом переспросил кадровик. По нему было видно, что такое слово он никак не мог вписать в анкету как причину несостоявшегося брака, мучительно думал, наморщив лоб, и, наконец, отпустил Ивана с миром. — Иди, работай…
Очень не хотелось Ивану, чтобы и здесь, на новом месте, узнали причину его развода с Евдокией. «Докопаются, что я рогоносец, — засмеют, не в глаза, так за спиной точно будут тыкать пальцем», — с тревогой думал он. По этой причине Иван всячески увертывался в разговорах с местными женщинами и девушками о своем семейном положении. О появлении в леспромхозе нового жениха, весьма привлекательного парня, малочисленное женское население поселка уже складывало легенды, мол, приехал он из центра России сюда не по доброй воле, а убежал из-за несчастной любви. И было немало женских сердец, готовых отогреть озябшую душу вновь прибывшего в Кедровку.
Леспромхоз располагался в небольшом поселке, состоящем из нескольких улиц, беспорядочно застроенных небольшими одноэтажными домами из прочных таежных бревен. Да и сами улицы не выстраивались под линейку, их словно черт кочергой разметал. На одной из таких улиц устало растянулся приземистый бревенчатый барак. Ивану отвели небольшую угловую комнатушку с единственным окошком с видом на тайгу. Один санузел за глухой стеной барака; одна умывальня со звоном капель из испорченных, ржавых кранов; одна душевая, неизвестно когда работавшая, потому что по субботам и воскресеньям в поселке дымилась общественная баня; совместная кухня с кирпичными, черными от копоти плитами — все этого на первых порах угнетало Ивана. Поэтому отдыхал он лишь на работе, не физически, а душой. С трудом удалось ему восстановить грузовик, и когда затарахтел двигатель — радости не было конца! Ведь сам Иван был еще неопытным шофером и заставить автомобиль двинуться с места было для него подвигом. Зато в лице Бугаевского он нажил личного врага: не хотелось тому ворочать тяжелые бревна, хотелось вновь держать толстыми волосатыми пальцами баранку автомашины, но мешал этому какой-то там Званцов!
Работа налаживалась, и тоска по родному краю постепенно рассеивалась. Возил Иван из тайги короткие, толстые, без сучков бревна на местную пилораму, где из них выпиливали звонкие, широкие, остро пахнущие смолой доски и другие всевозможные пилометериалы. Иногда по наряду Иван отвозил их то ли в Шимановск через Новогеоргиевку, то ли еще дальше в восточном направлении — в Свободный. По железной дороге пиломатериалы уже шли по назначению, строек было много по всему Приамурью и Дальнему Востоку вплоть до Владивостока и Комсомольска-на-Амуре.
Иногда Званцову приходилось сталкиваться с Бугаевским, закатывавшим вручную в кузов автомобиля круглые бревна. Тот не ругался, правда, лишь мрачно смотрел на Ивана из-подо лба и молчал. А когда проходил мимо, старался как бы невзначай локтем толкнуть в бок, в спину, в грудь новоявленного шофера: дескать, чувствуй мою силу и берегись! И вскоре Иван понял, что не только из-за машины злится на него Бугай. Особенно усилились его попытки насолить Званцову, когда Шурочка, синеглазая блондинка с волнистыми кудрями и ямочкой на подбородке, выписывавшая путевые листы шоферам, стала очень уж
