Крысиха - Гюнтер Грасс
Здесь наш господин Мацерат вынужден прерваться. В трубке автомобильного телефона отчетливо слышен знакомый шум, а также звук тормозов и ругань шофера. Незадолго до Хельмштедта – «Как это характерно, – говорит Бруно, – водитель БМВ при обгоне спровоцировал аварию. К счастью, прибывшие на место происшествия полицейские не стали вызывать скорую помощь. Противоположную сторону они охарактеризовали как “ссорившуюся пару, обоим лет по тридцать”».
«Плохое предзнаменование!» – пророчил беду я.
«Ничто не сможет нас остановить!»
«Вам следует развернуться, немедленно!»
«Подумаешь! – отмахнулся наш господин Мацерат. – Обычное повреждение кузова. Час потерянного времени. Мы въедем в Польшу с вмятиной и несколькими царапинами, что, впрочем, не красит “мерседес”. Эти инфантильные лихачи раздражают! Но вернемся к теме: почему бы в будущем не появиться крысолюдям? Художник Мальскат вряд ли бы возражал».
Ему пока не удалось расписать готические соборы, монастырские галереи, поперечные нефы и опорные арки, поскольку вокруг бушевала война. После того как в любекском госпитале Святого Духа он смыл под хорами притвора поврежденную казеиновую стенную роспись XIX века, которую ошибочно принимали за готическую, заменив ее своей быстро состаривающейся готикой, и выполнил дополнительные заказы фирмы Фея в уже оккупированной Верхней Силезии, Мальскат отправился в армию.
Большую часть времени он провел в оккупационных войсках на севере Норвегии, где, неся караульную службу, дослужился до звания обер-ефрейтора. Насколько я знаю, он ни разу не выстрелил. Ни отказа от выполнения приказов, ни арестов. Никаких наград, никаких героических поступков, никаких захватывающих историй.
«Он был плохим солдатом, но интересным человеком», – говорили в середине пятидесятых бывшие солдаты, которые по требованию адвоката Флоттронга участвовали в качестве свидетелей в процессе по делу любекского фальсификатора. Уже тогда Мальскат высмеивал споры искусствоведов об индейке. Он рисовал этих птиц для каждого солдата, который просил об этом, но никогда для офицеров. Один из свидетелей рассказал, что, к сожалению, подписанный Мальскатом рисунок индейки был утерян во время отступления. Особенно солдатам нравилось, когда долгими зимними вечерами Мальскат читал им вслух книгу, в которой какой-то профессор искусствознания выдвигал теорию о том, что фриз с изображением индеек доказывает открытие Америки викингами. Это было так смешно, что они ржали как кони.
По другим свидетельствам, Мальскат украсил внутреннюю сторону дверцы своего военного шкафа фотографией популярной в мирное и военное время актрисы Ханси Кнотек. Конечно, во время войны в каждом солдатском шкафу висела фотография какой-нибудь актрисы, но, по словам Мальската, Кнотек была особенной. Он говорил, что, взяв ее за образец, создал множество контуров готических мадонн, ангелов и святых, кроме того, он восхищался ею и не пропускал ни одного фильма с ее участием.
Во время любекского процесса художник признался, что продолжал восхищаться красивой кинозвездой и после войны, последний раз он видел Кнотек в фильмах «Веселая бензоколонка» и «Колокола родины», причем не один раз. Он утверждал, что это нашло отражение на его фресках в хоре и нефе церкви Святой Марии.
Сравнительный анализ картин выявил не только внешнее сходство, но и умение Мальската усиливать выразительность: он придавал довольно простому личику боль и внутренний огонь. Не только знаменитая Мария с младенцем в первом пролете хора, но и Богоматерь в сцене распятия в нефе, а также Мария Магдалина, образ которой благодаря повреждению левого глаза обретает глубину, и Мария, к которой явился ангел, – все они являются готическими сестрами той кинодивы, фотография которой – обычный кадр из телеверсии оперетты «Родина» – четыре года путешествовала из одного одностворчатого шкафчика в другой. Ведь часть Мальската постоянно перебрасывали с места на место, и везде он нес караульную службу.
Вот таким я его вижу: с карабином Mauser 98k. Он охраняет склады с боеприпасами, казармы, кассы. Холод невыносимый. Его длинный нос мерзнет. Он мечтает посетить в Осло зимнюю мастерскую художника Мунка, чтобы научиться у него экспрессии, ведь картины Мунка полны криков и тишины, но ни одна командировка не приводит его туда.
О его солдатской жизни известно немного. Пока наступление превращалось в отступление, линии фронта выпрямлялись, подводные лодки больше не появлялись, город за городом исчезал под бомбами, фюрер все реже выступал с речами, все верили в чудо-оружие, а в еще безымянных лагерях смерти прибывающих записывали как убывающих, Лотар Мальскат рисовал пастелью норвежские пейзажи и обменивал их на сигареты и шокаколу[25]. Он всегда был заядлым курильщиком. Но как утверждали все свидетели, этот популярный среди офицеров и солдат восточный пруссак никогда не брался за кисть или уголь по приказу – лишь по собственному желанию.
Но затем случилось так, что во время его службы на далеком севере, в ночь на Вербное воскресенье 1942 года, Любек подвергся бомбардировке британской авиации. В солдатской газете, которую Мальскат прочитал с опозданием, это событие было названо террористическим актом. Особенно пострадали центр города и готические церкви из красного кирпича. Именно этого и добивался британский маршал авиации Харрис. Церковь Святой Марии сгорела. Несколько сводов хора обрушились. Когда в качестве временной меры заделали пробоину в крыше хора и вновь замуровали своды, епископ Любека, который, как и многие евангелические пасторы, был нацистом, поместил замковый камень в форме свастики в своде хора; Мальскат, должно быть, видел это удостоверение личности «Немецких христиан»[26] Любека, когда в 1949 году взобрался на строительные леса со своими горшками с краской и проволочной щеткой и обнаружил, что предстоит много работы.
Конечно, свастику вскоре сбили зубилом, как поступали повсеместно в начале пятидесятых, однако епископ, если он еще жив, скорее всего, так и остался в глубине души нацистом.
А если бы художник Мальскат, как уже давно думает наш господин Мацерат, изобразил не только американскую домашнюю птицу, но и, под поцелуем Иуды на второй панели, вместо чередующихся орлов и львов – крыс, бегущих крыс, которые бы составляли пары с курчавыми человечками от медальона к медальону? Что, если бы этот мотив, созревший после военных лет, он развил дальше, если бы ему удалось создать в так называемом животном окне рядом с любекской часовней посланий аллегорическое изображение объединения или даже больше – примирения крысы и человека в готическом стиле?
Однако нет никаких доказательств, что Мальскат рисовал крыс. Дальше индеек он не заходил. Правда, учитывая, что его двадцать одного святого в хоре вскоре после процесса беспощадно смыли, о чем до сих пор свидетельствуют грязные разводы, можно предположить: он все же мог спрятать где-нибудь, например, в капители колонны, где его святые стояли тесно группами по трое, крысолюдей среди листвы. После стольких ночных дежурств на далеком севере от него такое вполне можно было бы ожидать.
У нашего господина Мацерата позади повредившая кузов авария, и теперь, когда он, с большим опозданием подъезжая к Хельмштедту, видит перед собой Германскую Демократическую Республику с ее сверхбетонной границей, он в последний раз берет в руки автомобильный телефон, чтобы согласиться со мной, в том числе и от имени своего шофера. «Мне эта идея очень нравится! – восклицает он. – Почему бы и нет? Способности Мальската часто недооценивали. Несомненно, он искал возможность – пусть даже в мелочах – воплотить свои грезы. Разве в любекском верхнем хоре церкви Святой Марии – проверьте сами! – не изображен пророк Иона в пасти кита так, словно кит и Иона – единое целое? И разве, подобно библейскому Ионе в ките, не таится в человеке крыса?!»
Очевидно, при прохождении пограничного контроля придется немного подождать. Шофер предлагает изменить программу путешествия и переночевать в Западном Берлине. Однако наш господин Мацерат настаивает на гостиничном номере в Познани и тут же пускается в воспоминания, предвосхищая визит к своей бабушке: «Из Познани мы прибудем вовремя. Остались ли подсолнухи у забора? И носит ли она все еще четыре юбки сразу? Кстати, в моей юности немаловажную роль сыграла одна носовая фигура, выставленная в городском музее, которая сопутствовала нескольким несчастным случаям. Из чешуйчатого рыбьего хвоста росла деревянная расписанная
