Соло на швейной игле - Андрей Юрьев
«Что дальше? Как быть?»
Выбежал на улицу и пожалел, что надел куртку. Май старательно прикидывался июнем. Люди и растения не поспевали. Деревья все еще стояли голыми, прохожие потели в неуместных пальто и куртках.
Дэн перепрыгнул через лужу, которая была на этом месте, наверное, миллион лет. Ноги понесли его по тысячу раз пройденному маршруту. До остановки, дальше утомительно неспешно, с позвякиванием на троллейбусе до центра.
Он смотрел в окно на родной город, потирая ноющий кулак правой руки, и видел в отражении лицо отца. Рядом мать. Злые слова матери ломались, сыпались на землю под виноватым взглядом отца. Видел его усталые руки на коленях, сильные и безропотные. Голубовато-расплывчатые цифры татуировок на каждом пальце по одной. Год рождения. Неужели отец изменял матери? В голове не укладывается. Впрочем, как и то, что они ему не родные. Приехал, называется, домой.
Дэн шагнул в суету Красного проспекта. Его толкнули, он наступил какой-то девушке на ногу. Получил осуждающим взглядом глаз, похожих на мятые конфетные фантики. Возле тумбы с афишами – собака в коляске, мохнатый младенец. Высунула язык, тянется, хочет спрыгнуть, но не может. Пристегнута. Рядом пожилой мужчина зашелестел огромным разложенным флагом карты.
– Подскажите, пожалуйста, как пройти к Оперному? – с просил он.
– Вам в другую сторону до перекрестка, за ним налево. Там увидите, – ответил Дэн.
– Спасибо!
Людской поток понес Дэна сгоревшей спичкой в ручье улицы мимо мутных витрин, цветов, стремящихся поскорее пожухнуть, банкоматов, до отказа забитых пахнущими маслом бумажками. Мимо смеющихся девушек со стаканчиками кофе в руках. Его несло толпой праздных и пьющих, мимо дребезжащих нот и огромных пластиковых букв, рано поседевших от пыли, по блестящим лужам, которые он нарочно не обходил, мимо тусклых глаз светофоров, навечно застывших на красном.
Принесло к кинотеатру. Дэн помнил его с детства, теперь здесь крутили фильмы, в которых из-за грохота спецэффектов было невозможно думать. Как уместно. Дэн сам не заметил, как оказался в короткой очереди у кассы, как купил билет и оцепенел в кресле, ощущая, как трясутся руки на коленях. Глаза считывали образы с огромного экрана. Только на прием и сразу в мусор. Ныла правая рука, он никак не мог понять отчего. Дэн слышал музыку, которая ловко подставлялась в ключевые моменты, заставляя втягивать голову в плечи или растягивать рот в улыбке и притопывать ногой. Вокруг противно смеялись, шуршали бумагой, трещали попкорном, чавкали и пинали спинку его кресла. Это мало трогало. Дэн не разбирал реплик, которые осыпались на пол, как пустые пулеметные ленты. Он вышел бы на половине сеанса, но идти было некуда. Когда фильм закончился и в зале зажгли свет, он увидел тех, кто окружал его, и это были обычные люди. Как странно! В темноте они казались злобными гоблинами.
На улице, проходя мимо шумящего, как паспортный стол, и красного, как его детство, кафе, он понял, что все это время был голоден. Со вчерашнего вечера он и не пил ничего, кроме водки. Странно, как до сих пор у него не лопнул от сухости рот. Запах жира из всенародно обожаемого кафе был настолько ему неприятен, что он перебежал проспект и побрел в обратном направлении, надеясь встретить что-нибудь не столь агрессивное.
Через десять минут Дэн рвал зубами круассан, запивая какао, в неприметной, но довольно милой кофейне. Новосибирск до смерти ему наскучил. Вытерев лицо салфеткой, он написал очередное сообщение Крис, она по обыкновению его проигнорировала. Он подождал ответа, погуглил телефон районной поликлиники, сохранил в память телефона и вышел на улицу.
Мимо прошел парень с плакатом «Мир – это выхухоль». Глаза у него были шальные, словно он три дня не спал. Дэн проводил его понимающим взглядом и поплелся домой.
***
В автобусе Дэн дозвонился до регистратуры и вызвал участкового терапевта на завтра. Надо же с чего-то начинать. Мысль о том, чтобы упечь маму в психушку, уже не раз приходила ему в голову, однако он решил, что это слишком радикально. Каждому живому организму должен быть дан хоть один шанс. Скорее всего, думал он (и был недалек от истины), рассудок мамы, и без того ослабленный, затуманился из-за резкого стресса. Он надеялся, что мама вернется.
***
Вернувшись домой, Дэн ожидал чего угодно – занесенного с криком ножа, санитаров, вызванных маминой подругой, чьих-то мозгов на полу, но чего он никак не надеялся увидеть, так это старой доброй мамы. Вот она перед ним в прихожей, вышла встретить. Правда, она явно не в духе, об этом без слов говорила тряпка, туго затянутая на голове, но это была его мама. Без закидонов.
– Сынок! – обрадовалась она. – Я тебя совсем потеряла!
Мама стояла перед ним в стареньком халатике, в тапочках на босу ногу, и лучи солнца освещали ее сзади так, что она походила на святую. Тихо подошла, погладила по голове.
– Ты чего хмурый? – спросила. – Где был?
– По центру прогулялся. Потом в кино сходил.
– Ясно, – сказала мама. – Ты бы покушал, сынок. Там в холодильнике перцы фаршированные, подогрей.
– Спасибо, мама!
Она ушла в комнату, и он, наконец, нормально поел. Впервые за сутки.
***
– Здрасьте, здрасьте!
Врач зашла в облаке терпкого парфюма, стряхнула капли дождя с зонтика и повесила его на ручку двери.
– Напомните, чтобы не забыла, когда пойду, – с казала Дэну. – Ну, где больная?
– Ой, Вера Андреевна! – удивилась мама, выглянув на шум в коридор. – Это что же, сын вызвал вас?
– Вызвал. И молодец… Держите! – она протянула Дэну не по погоде теплое кашемировое пальто, настолько мокрое, что с него на пол капало, и прошла к маме в комнату, оставляя следы на линолеуме. Дэн повесил пальто с края, чтобы не замочить другие вещи, и прислушался к разговору, стараясь не забыть имя врача. Вера Андреевна.
– Голова страшно болит с самого утра, голубушка…
– Это вы на погоду так реагируете. Стул возьму?
– Конечно, конечно!
– Вы лежите, я сама.
Послышался треск диванных пружин.
– Вы на машине приехали?
– Какой там! Пешком. Всю районную грязь истоптала. Вон, видите, волосы промокли, хоть выжимай, а я прическу делала, на бигудях спала.
– Ой, не говорите, льет с самого утра, никакого просвета…
– Ну, на что жалуетесь, голубка моя?
– Голова раскалывается. И
